Демократия капитализм консенсус котировка. Как дальше развиваться западной социал-демократии? Политические системы и экономические преобразования

Балацкий Е., "Новые характеристики глобального капитализма".
http://www.kapital-rus.ru/articles/article/225440/

Похоже, что уже сейчас мы наблюдаем рождение нового тренда, когда традиционный союз капитализма и демократии начинает распадаться.

Сегодня есть примеры новой модели капитализма, т.е. капитализма без демократии . Например, авторитарный режим в Турции, добившейся больших экономических успехов, и государственный капитализм Китая, ставшего на несколько десятилетий воплощением экономического чуда, показывают, что капитализм может существовать без традиционной демократии и даже без рафинированного либерализма.

В свое время яростным критиком демократии был М.Каддафи. Как он справедливо отмечал, демократия предполагает два феномена -- народ и кресла (власть). Власть помимо народа есть представительство или опекунство, являющееся обманом, к которому прибегают правители для того, чтобы кресла не принадлежали народу. Такими креслами в современном мире выступают парламенты, с помощью которых власть монополизирована отдельными кланами, партиями и классами, а народ отстранен от участия в политике. Более того, Каддафи поднимается до философского осмысления демократии, говоря, что партия выступает в качестве современного диктаторского орудия правления, поскольку власть партии - это власть части над целым. Наличие правящей партии означает, что сторонникам одной точки зрения дозволено править всем народом. Хотя сам Каддафи никакой серьезной альтернативы не смог предложить, его критика демократии вполне убедительна. Например, всем хорошо известен афоризм, согласно которому вопросы научной истины голосованием не решаются. Как правило, при обсуждении чего-то нового большая часть людей склонна ошибаться, но тогда демократия в науке способна приводить к насилию глупцов (ошибающегося большинства) над умными (правым меньшинством). А если в науке принцип демократии не работает, то почему он должен работать в политике?

Продолжая подобные сомнения, Д.Дзоло идет еще дальше. Согласно его представлениям, современное общество характеризуется колоссальным усложнением и сосуществованием в нем различных функциональных подсистем науки, экономики, политики, религии, семьи и т.п. При этом каждая подсистема в силу своего разрастания и развития стремится стать самостоятельной социальной целостностью. В этой ситуации задача демократического режима состоит в том, чтобы защитить социальное многообразие от преобладания какой-либо конкретной подсистемы производственной, научно-технической, религиозной, профсоюзной и т.д. В противном случае демократия перерастет в деспотию доминирующей социальной группы (подсистемы). Таким образом, в современном мире само понятие демократии принципиально трансформируется и становится во многом бессмысленным. До сих пор считалось, что демократия обеспечивала некий приемлемый баланс между политической защитой и социальной сложностью (многообразием), безопасностью и личной свободой, управлением и личными правами.

Любые заметные сдвиги в этих бинарных связках ведут к превращению демократии в олигархию.

Усложнение социума и рост социальных рисков приводит к росту разнообразных конфликтов и нарушению демократического равновесия. В такой ситуации авторитарные режимы оказываются вполне естественным и разумным выходом из создавшегося положения. Порой именно авторитарное правление удерживает систему от распада, именно оно позволяет сбалансировать интересы разных социальных групп. Яркий пример тому Сингапур , который добился высочайшей технологической эффективности, широкого использования информационных инструментов, всеобщего процветания, высокого уровня занятости и т.п.; и все это на фоне отсутствия политической идеологии и публичных дискуссий. Иными словами, в рамках капиталистической системы происходит постепенное замещение демократических политических режимов эффективным авторитарным управлением .

Наличие различных подходов к проблеме соотношения между капитализмом, социализмом и демократией зависит отчасти от того, какой смысл вкладывается в эти туманные понятия. Наи­более интересна концепция Р. Даля. По его мнению, политиче­ская демократия подразумевает принятие ряда структурных мер, способствующих обеспечению широкого народного уча­стия в политической жизни и эффективную конкуренцию орга­низованных групп 5 . Й. Шумпетеру, автору книги «Капитализм, социализм и демократия» 6 , принадлежит мысль о том, что про­цедурная демократия означает институционализацию группо­вого конфликта, т.е. соперничество на выборах, свободу инфор­мации, наличие соответствующих возможностей для формиро- . вания оппозиции, нерепрессивный характер полиции и армии. Законодательные органы, суды, коалиционные политические партии, добровольные объединения ведут мирное соперничест­во за обладание политической властью. Способы прихода к вла­сти, ее реализации и передачи от одной команды к другой регу­лируются законами и неформальными правилами. Эти проце­дуры, а также структуры, играющие роль противовеса, ограни­чивают власть политиков, обязанных принимать решения «про­цессуально грамотно» и в соответствии с намеченными целями. Другой аспект политической демократии связан с особой ролью стихийного, добровольного участия. Демократия означает, что «демос» - народ - обладает законным правом и реальной воз­можностью активно участвовать в процессе выработки и осуще­ствления политики. Народ имеет возможность свободно выра­жать предпочтения тому или иному политическому курсу, полу­чать доступ к ведущим политикам, принимать решения относи­тельно проблем, которые образуют «повестку дня». Права уча­стия включают в себя право избирать лидеров, а также возмож­ность быть вовлеченными в самые разнообразные формы уча­стия в процессе принятия политических решений, особенно ор­ганизованные, выступающие против власть предержащих, от­дельных курсов публичной политики, институциональных ме­роприятий и социально-экономических структур. Короче, по­литическая демократия предполагает свободу и равенство. Это дает право гражданам состоять в организациях, добивающихся, чтобы их политические предпочтения воплощались в ответст­венных публичных решениях. Политические лидеры и обще­ственность считают правомерным выражение противополож­ных точек зрения 7 .

Экономические системы можно классифицировать по двум параметрам: по форме собственности и распределения ресурсов. Так, капитализм предполагает частную собственность и рыноч­ное распределение, а социализм - государственную собствен­ность и государственное планирование. На практике же с точки зрения этих двух переменных все экономические системы пред­ставляют собой смешанные типы.

В рамках модели конкурентной рыночной системы добро­вольный обезличенный обмен регулирует отношения между про­давцами и покупателями. Основу обмена товарами и услугами со­ставляют не личный статус индивида, не пол или этническая при­надлежность и политические связи, а только его платежеспособ­ность. Производство товаров отвечает потребительскому спросу и измеряется возможностью граждан платить за них деньги, явля­ющиеся безличным посредником при любом обмене. В условиях рыночной конкуренции в экономических операциях участвует большое число покупателей и продавцов. И ни одна из фирм не обладает властью, которая позволила бы ей диктовать цену това­ра или решать, в каком количестве следует его производить. По­требители обладают полной информацией относительно наличия разнообразных товаров. Если им не нравится какая-то продук­ция, они вправе покупать другую марку или другой ее вид. Труд и капитал, выступая в качестве безличных факторов производства, высокомобильны.

В рамках конкурентной капиталистической экономики ры­нок имеет меньше ограничений, чем при социализме. Фирмы об­мениваются своими товарами по определенным ценам; управля­ющие оплачивают рабочим труд; кредиторы ссужают деньги за­емщикам, согласным возвращать их с процентами. После второй ч мировой войны правительства стали проводить разного рода по­литики, регулирующие рынки товаров, труда и кредитов в усло­виях как капиталистической, так и социалистической экономи­ки. С тех пор «частный» рыночный сектор зависит от «обще­ственного» государственного сектора. Вместе с тем государствен­ные деятели в Восточной Европе серьезно ограничили функцио­нирование рынков. В отличие от них скандинавские социал-де­мократии не подавляли рынок, а управляли им 8 .

Если капитализм в силу своей специфики сокращает возмож­ности планирования, то демократический социализм, в особен­ности социализм государственный, предполагает широкое ис­пользование его механизмов. В условиях государственного соци­ализма Политбюро и Госплан не только формулируют общие приоритеты, но и дают подробные директивы относительно зара-

ботной платы, цен, валют, процентных ставок, торговли, инве­стиций, а также производства средств производства и потреби­тельских товаров. Сильный партийно-государственный аппарат передает приказы вниз по бюрократической лестнице. При этом ни профсоюзы, ни сами предприятия не обладают особыми пол­номочиями. При демократическом социалистическом прави­тельстве экономическое планирование намечает общие приори­теты. Сильная социал-демократическая партия конкурирует с другими политическими партиями. Профсоюзы и кооператив­ные объединения информируют о своих политических предпоч­тениях ведущих государственных деятелей. Эти организации вместе с частными предприятиями и потребительскими союзами осуществляют планирование на основе широкого общественного диалога, в результате чего достигается согласование частных ин­тересов в рамках общего политического курса 9 .

Капитализм предполагает частную собственность и частный контроль над экономическими ресурсами; социализм, напротив, придерживается принципа общественной собственности. Начи­ная с XIX в. появилось несколько видов частной собственности. На ранних стадиях капиталистического развития семьи имели собственные мелкие фермерские хозяйства; главы семей выступа­ли в роли конкурирующих между собой предпринимателей. В кон­це XIX в. начали возникать национальные корпорации. Средства­ми производства в них владели держатели акций, руководство осу­ществлялось управляющими. После второй мировой войны вся капиталистическая экономика оказалась в руках транснациональ­ных корпораций (ТНК). Несмотря на то что штаб-квартира такой корпорации могла находиться в любой стране - США, Велико­британии или Японии, - ее совладельцами являлись капиталисты разных государств. Менеджеры, финансисты, инженеры-произ­водственники, специалисты по информатике контролировали по­вседневную деятельность ТНК. Таким образом, за последние две­сти лет большая часть капиталистической частной собственности сконцентрировалась в нескольких крупных корпорациях.

Общественная собственность тоже бывает нескольких видов. Лидеры коммунистических партий предпочитали сохранять го­сударственную собственность на землю и капитал. В то время как владельцем экономических ресурсов являлось правительство страны, использование их находилось под контролем партийных органов и министерств. Социалисты-демократы опирались на более плюралистические модели собственности. В североевро­пейских социал-демократических странах собственность имеет ограниченный характер. Государственными корпорациями руко-

водят независимые советы управляющих. Ведущие предприятия, например транспортные, находятся в собственности и под управ­лением региональных и городских администраций. В ведении местных властей и социальная сфера: образование, здравоохра­нение, жилье. Далее, в условиях социал-демократического прав­ления поддержкой пользуются квазиобщественные организации, такие, как кооперативы и профсоюзы. Это препятствует сосредо­точению всей собственности и контроля над ней исключительно в руках государственной бюрократии либо капиталистических корпораций и допускает к этому процессу альтернативные струк­туры. Тем самым социалисты-плюралисты надеются сделать уп­равление экономикой более демократичным 10 .

Характер политики, проводимой в условиях социалистической или капиталистической экономики, отчасти зависит от самой по­литической системы. Так, например, без централизованного уп­равления в масштабах нации, без сильной социал-демократиче­ской партии и согласованных действий профсоюзов у социали­стов-демократов не было бы организационных средств для реали^ зации собственных эгалитарных приоритетов в политике 11 . По сравнению с рыночной экономикой, управляемой социал-демок­ратическими чиновниками, госсоциализм предполагает более же­сткий контроль правительства и преобладание государственных институтов над частными организациями. Правительство осуще­ствляет контроль над региональными и местными органами; цен­тральные экономические министерства руководят банками и го­сударственными предприятиями. Разработкой экономической политики занимается ленинистская партия. Партийное руковод­ство формулирует общеполитические задачи, взвешивает различ­ные варианты, выбирает оптимальную политическую линию, а за­тем контролирует ее проведение с помощью правительственных органов. Госсоциализм подчиняет частные экономические еди­ницы общественному контролю, осуществляемому могучей пар­тией-государством. Государство владеет физическим капиталом и землей. Сферой мелкого производства, торговли и услуг управля­ют кооперативы. Частных предприятий мало, единственное иск­лючение составляют приусадебные хозяйства колхозников. В от­личие от всего этого промышленно развитая капиталистическая экономика предполагает рассредоточение центров политической власти в виде согласительной системы. Частные капиталистиче­ские фирмы конкурируют между собой как на внутреннем, так и на мировом рынке. Центральное правительство не обладает вла­стными полномочиями для осуществления жесткого контроля над рыночным обменом - особенно на международной арене.

Государственные банки, корпорации и квазисамостоятельные не­правительственные организации остаются во многом неподконт­рольными как центральному кабинету министров, так и государ­ственным чиновникам. Политические партии не играют заметной роли в выборе политических курсов. Ведя борьбу за победу на выборах, они занимаются выработкой общих ориентиров, пред­ставляют некоторые требования избирателей, влияние их на процесс проведения в жизнь той или иной политики весьма огра­ничено 12 .

Типы политических систем

Мы исходим из предположения, что политическая система функ­ционирует в виде того или иного способа «производства поли­тик». Это средство выработки и воплощения в жизнь решений, влияющих на общество в целом. Ставя в центр внимания взаимо­связи между целым и его частями, системные аналитики исследу­ют, каким образом определенные составляющие системы воздей­ствуют друг на друга и на систему в целом. Анализ частей систе­мы включает в себя три аспекта: 1) культурные ценности, форми­рующие политические задачи, такие, например, как ускорение

Таблица 1.1. Ценности и структуры политических систем

Нравственные ценности Власть государства над социальными группами
и материальные интересы ______________________________________________

Сильная____________________ I Слабая_________

Слиты элитистская мобилизационная народная (ибо)

(Северная Корея)
Дифференцированы промышленно развитая согласительная

Таблица 1.2. Ценности и поведенческие модели в политических системах

Нравственные ценности Политическая дистанция между

и материальные интересы ________ управляющими и управляемыми__________

Большая____________________ | Малая_________

Слиты элитистская мобилизационная народная (кунг)

(СССР, 1929-1952)
Дифференцированы бюрократическая согласительная

темпов роста и снижение инфляции; 2) власть, которой обладают структуры, в том числе правительства, партии, социальные объе­динения внутри страны и иностранные институты для воздействия на процесс; 3) поведение политиков и рядовых членов общества, не столь активно участвующих в принятии правительственных реше­ний. Три данных аспекта составляют основу типологии различных политических систем: народной (племенной), бюрократической, согласительной и мобилизационной 13 . Для понимания социально-экономических изменений, происходящих внутри отдельно взятой, системы, а также межсистемных политических трансформаций не­обходимо выяснить характер взаимодействий между тремя назван­ными аналитическими частями.

Как видно из табл. 1.1 и 1.2, указанные четыре типа политиче­ских систем различаются по культурному, структурному и пове­денческому параметрам. Если говорить о культурном аспекте, то в какой степени система основана на слиянии или дифференци­рованности духовных, нравственно-идеологических ценностей, с одной стороны, и материальных интересов - с другой? Какова структурная власть государства над социальными группами и на­селением вообще? Наличие сильной власти предполагает моно­полизацию механизмов принуждения, централизованное прав­ление, эффективную координацию различных сторон деятельно­сти правительства, предоставление социальным группам лишь незначительной самостоятельности и широкий спектр меропри­ятий. Каков поведенческий аспект взаимодействий между теми, кто управляет (действующими политиками), и теми, кем управ­ляют (приверженцами той или иной политики)? Существование между ними непроходимой пропасти говорит об элитарном типе взаимодействия, в то время как малая политическая дистанция позволяет говорить о более эгалитарных отношениях.

Согласно этим общим параметрам, народные племенные и бюрократические авторитарные лидеры действуют в условиях со­вершенно различных режимов. Народные (племенные) системы представляют собой безгосударственные общества. Материаль­ная деятельность - собирание плодов, уборка урожая - нераз­рывно связана в них с духовно-нравственными ценностями, та­кими, как почитание богов. Дистанция между правителями и подчиненными ничтожно мала. В бюрократической авторитар­ной системе, напротив, государство осуществляет строгий конт­роль над социальными группами. Отдельные лица практически не имеют возможности противостоять властям. Материальные интересы и нравственные ценности резко отделены друг от друга.

К столь же различающимся между собой типам политических систем относятся элитистские мобилизационные режимы, с од-

ной стороны, и согласительные - с другой. Руководители моби­лизационных систем не разделяют материальные интересы - ве­дение войны, индустриализация нации, электрификация инфра­структуры, совершенствование системы здравоохранения - и идеологические ценности; этим «мирским» задачам придается характер «священнодействия». Власти мобилизационных систем управляют сильным государством; социальные группы получают от государства лишь малую толику самостоятельности; между правителями и управляемыми - большая политическая дистан­ция. Власти направляют политическую деятельность народа. Ча­стные лица обладают крайне незначительными возможностями для участия в процессе осуществления политики.

Согласительная система реализует плюралистическую мо­дель. Государство обладает ограниченными возможностями кон­троля над самостоятельными социальными группами. Расстоя­ние, отделяющее политических лидеров от рядовых граждан, ма­ло, последние активно и по собственной воле участвуют в поли­тике. Они добиваются для себя тех или иных выгод с помощью рыночных отношений и правительства, приобщение к духовным ценностям связано с религиозными институтами и обществен­ными движениями. Дифференциация материальных интересов и нравственных ценностей находит отражение в структурном отде­лении церкви от государства.

Из этих четырех политических систем согласительный тип наиболее эффективен в условиях демократических структур и конкурентной рыночной экономики. Его лидеры признают леги­тимными столкновения интересов различных групп, организа­ционный плюрализм и добровольное участие граждан в полити­ческой жизни. Политические деятели согласны на компромисс со своими противниками. Децентрализация и принятие решений на основе стратегий, нацеленных на достижение консенсуса, способствуют выработки гибких политических линий. Либераль­ные демократии в США, Великобритании, Канаде, Австралии и Новой Зеландии, придерживаются менее «регулируемой» формы капитализма, предоставляющей частным предприятиям Широ­кую самостоятельность. В скандинавских социальных демокра­тиях экономическая политика вырабатывается в процессе пере­говоров между государственными чиновниками, предпринима­телями и профсоюзными лидерами. Несмотря на то, что в данном случае социал-демократические правительства регулируют эко­номику и всестороннее социальное обеспечение, основные сек­тора экономики находятся в частной собственности. Экономиче­ским обменом в основном управляют ценовые механизмы, а не центральные бюрократические планирующие организации.

Народные (племенные) системы существовали на докапитали­стической стадии развития экономики - стадии первобытного коммунизма. В этих малых сообществах, основными занятиями которых были охота и собирательство, семьи пользовались общи­ми для всех экономическими ресурсами - люди жили в условиях всеобщего равенства. Индивидуальная собственность была мини­мальной. Не существовало экономического прибавочного продук­та, способного обогащать элиту, которая в этом случае могла бы эксплуатировать подчиненные ей классы. Участвуя в общих собра­ниях, индивидуумы принимали политические решения, касающи­еся семейных споров, земельных конфликтов и отношений с дру­гими сообществами. Движущей силой политического процесса был поиск консенсуса, а не принуждение со стороны полицейских или военных. В начале 60-х годов африканские социалисты рас­сматривали эту доколониальную народную (племенную) систему как основу для демократического социализма современного типа. Однако примитивные технологии не могли обеспечить экономи­ческого изобилия - этого социалистического приоритета в усло­виях современной мировой капиталистической экономики. Кро­ме того, недифференцированные структуры народных (племен­ных) систем препятствовали развитию конкуренции между отдельными группами. Эти сегментированные общества, будучи относительно однородными, за исключением семейно-родствен-ного распределения ролей, сдерживали развитие тех разнообраз­ных интересов, которые стимулируют образование современных оппозиционных организаций, таких, как группы интересов, поли­тические партии и средства массовой информации, т.е. ключевых структур для институционализации мирного конфликта в рамках современной демократической системы.

Мобилизационные системы более всего тяготеют к социализ­му. Популисты-мобилизаторы стремятся к созданию такой со­временной системы, которая основывалась бы на политико-эко­номическом равенстве и широкомасштабном участии масс в об­щественной жизни, как в архаичных племенных обществах. В противовес капиталистической эксплуатации и господству госу­дарства они пытаются организовать неорганизованных, дать силу слабым, обогатить бедных. Вследствие враждебного отношения к бюрократической организации их способности формировать по­литику на протяжении XX в. были весьма ограничены, особенно это касается их попыток осуществить радикальные эгалитарные преобразования. Столкнувшись с мощной оппозицией элиты и апатией масс, популисты-мобилизаторы оказались не в состоя­нии создать структуры, необходимые для перераспределения до­ходов, власти и изменения положения рабочих и беднейшего

крестьянства. Провозглашая демократические идеалы, попули­сты вместе с тем цепляются за миф о классовой солидарности, нивелирующий реальные проявления различия интересов. Тре­бование равенства в отношениях внутри групп препятствует фор­мированию альтернативных политических предпочтений.

Мобилизаторам элитарного типа, захватившим государствен­ную власть в таких странах, как бывший Советский Союз, Китай и Вьетнам, редко удавалось сохранять мобилизационную систему в течение длительного времени. Вера в священную миссию идеоло­гии улетучилась. Сильная государственная бюрократия уже не стремится к социалистическому преобразованию общества, а стоит на охране существующего строя. Вместо того чтобы служить наро­ду, партийно-государственная бюрократия заботится о собствен­ных интересах. Государственно-социалистическая экономика едва ли отвечала требованиям, предъявляемым демократической поли­тической системой. На идеологических основаниях вожди требова­ли от масс активного участия в политике. Однако массовое участие рабочих, крестьян, молодежи и женщин находилось под контролем руководителей партии-государства. Оно не было ни доброволь­ным, ни стихийным. По мере трансформации элитарной мобили­зационной системы в бюрократический авторитарный режим даже принудительное участие масс снизилось. Массовая апатия сменила деятельное участие. Хотя семьям, конфессиям, мелким крестьян­ским хозяйствам и малому предпринимательству удалось-таки со­хранить за собой известную долю автономии от прямого государст­венного контроля, все эти социальные группы обладали слишком небольшим общественным весом, чтобы оказывать противодейст­вие правящей элите, правительственной политике и самой обще­ственно-политической системе. Соперничество происходило глав­ным образом между отдельными группировками внутри правящей партии и государственного аппарата, а не между стоящими у власти вождями и институционализированной оппозицией.

В течение XX в. бюрократическими авторитарными система­ми проводились в жизнь как государственно-социалистическая, так и государственно-капиталистическая политика. Ни та ни другая не сопровождалась демократическим политическим про­цессом, развитию которого способствовали бы институционали­зированная конкуренция и добровольное участие в политике ши­роких масс. После смерти Сталина и Мао советская и китайская системы из элитистских мобилизационных переродились в бю­рократические авторитарные. Несмотря на то, что практика ши­рокомасштабного принуждения сохранялась, начал набирать си­лу плюрализм. Иностранные корпорации, мелкие надомные и семейные предприятия получили определенную экономическую

самостоятельность. Государственный аппарат, партийная элита и технократы (инженеры, экономисты, плановики) координировали свои усилия при выработке политического курса. Прочие социаль­ные группы не имели возможности влиять на формирование государственной политики. К числу первостепенных социалисти­ческих задач относились индустриализация и модернизация эконо­мики. Такого же направления придерживались и бюрократиче­ские авторитарные режимы, нацеленные на осуществление программ построения госкапитализма. Между тем в Азии и Латин­ской Америке военные, частные отечественные предприятия и ТНК пользовались большим политическим влиянием. В частности, в Латинской Америке в середине 70-х годов экономическая поли­тика претерпела изменения. Так, если на протяжении 60-х годов военные режимы делали упор на высокие таможенные пошлины, государственные предприятия и развитие промышленности, то в следующее десятилетие стала проводиться более интернационали­стская политика, ориентированная на конкуренцию в рамках ми­ровой капиталистической экономики. Усилилась роль транснаци­ональных корпораций. Многие государственные предприятия были приватизированы. Правительства отказались от регулирова­ния цен. Рекомендованная МВФ политика жесткой экономии при­вела к сокращению правительственных аппаратов и уменьшению субсидий частным предпринимателям. Потребители-горожане ос­тались без субсидий на продовольствие. Были снижены правитель­ственные расходы на здравоохранение и образование. По мере того как в экономике центр тяжести переносился на сельское хозяйство, информационные услуги и производство на экспорт, росла безра­ботица в обрабатывающей промышленности 14 . Все эти проявления политики жесткой экономии усилили в народе требования изме­нить бюрократический авторитарный режим правления. Руковод­ство вооруженных сил согласилось на участие в выборах на конку­рентной основе. Несмотря на то что избранные таким образом правители осуществляют законодательную и исполнительную (президентскую) власть по типу согласительных систем, ключевую экономическую политику проводят в жизнь и даже разрабатывают бюрократические авторитарные элиты. Как и в Восточной Европе, в Латинской Америке и Азии идет соперничество за командные по­сты между группировками, ориентированными на согласительные системы, и элитами, стремящимися к сохранению бюрократиче­ских авторитарных режимов.

Заключение

Вышеприведенный анализ капиталистических, социалистиче­ских и других политических систем поднимает ряд центральных

проблем выработки политики, что составляет предмет исследова­ния данной книги. В первой части рассматривается, как в различ­ных системах протекает процесс осуществления политики, наце­ленный на социально-экономическое преобразование самой сис­темы. Как уже было сказано, анализ политической системы про­водится по трем аспектам: социально-политические структуры, культурные ценности и поведение индивидов. Что касается струк­тур, то часть книги посвящена рассмотрению институтов, органи­заций и групп, осуществляющих разработку и проведение той или иной политики: правительственных учреждений, политических партий, социальных групп внутри страны и зарубежных организа­ций. Решающее воздействие на политический процесс оказывают правительственные и коммерческие организации, а также ТНК. Теоретики модернизации показали характер воздействия Conn­ie альных групп внутри страны, в особенности коммерческих корпо­раций и профсоюзов, на правительственные институты. Институ-ционалисты полагают, что часто правительственные учреждения принимают самостоятельные решения, идущие вразрез с полити­ческими предпочтениями деловых кругов. Приверженцы неоде-пендализма изучают безличные экономические перемещения, та­кие, как инвестиции ТНК, займы Всемирного банка, внешний го­сударственный долг, торговые балансы, общий объем капитала, декапитализация и темпы роста. Между тем мало кто из исследо­вателей подверг анализу реальные структурные взаимоотношения между ТНК, внутренним бизнесом, иностранными государства­ми и правительственными учреждениями, включая выборное ру­ководство, служащих, полицию и военных.

Раскрывая смысл культурных ценностей, системный анали­тик исследует, каким образом общепринятые ценности благода­ря усилиям системных руководителей трансформируются в те или иные конкретные политические приоритеты: ускорение тем­пов роста, снижение инфляции, достижение большего равенства доходов. Ценности, присущие конституционному либерализму, демократическому социализму и марксизму-ленинизму, помога­ют выделить насущные общественные проблемы и очертить по­литическую повестку дня. Действующие через средства массовой информации общественные и религиозные организации, поли­тические партии и культурно-просветительские учреждения да­ют этим ценностям определенную интерпретацию, формирую­щую позицию общественности по тем или иным вопросам.

В поведенческом плане системный аналитик изучает стили ру­ководства, а также участие в политике населения. Его интересует, как принимаются политические решения, в частности открытость политика к новой информации, поступающей от населения,

групп влияния и экспертов. Активность политика зависит от сво­бодного доступа к нему всего объема информации, от его способ­ности осмыслить эту информацию и от наличия в его распоряже­нии организационных средств, чтобы адекватно отреагировать на нее. Так, например, в демократических обществах отношение ли­деров к политическим предпочтениям общественности является показателем их ответственности перед гражданами страны.

Во второй части книги исследуется, как политический курс государства и его предполагаемый результат влияют на измене­ния в политической системе. В одних случаях высокие налоги или рост финансового дефицита способны вызвать распад всей системы и переход от одной, например согласительной, к, ска­жем, бюрократической авторитарной. В других случаях измене­ние системы вызвано последствиями проведения определенной политики: высоким уровнем инфляции, низкими темпами эко­номического роста и углублением пропасти между богатыми и бедными. Я полагаю, что политические курсы и их результаты способны порождать определенные культурные, структурные и поведенческие кризисы, которыми, в свою очередь, объясняются системные трансформации.

В заключительной главе анализируется, как эффективность осуществления государственной политики влияет на демократию, капитализм и социализм. Критерии прогресса в развитии обще­ства - такие результаты проводимой политики, как обеспечение прав человека, экономический рост, равенство доходов и общее благосостояние - являются различными для разных систем. Сравнивая несколько политических систем, существовавших с конца второй мировой войны до начала 90-х годов, я даю оценку эффективности проводившейся ими политики. Насколько ус­пешно обеспечивали согласительные системы главных индустри­альных капиталистических стран защиту прав человека, ускоре­ние экономического роста, реализацию экономического равенст­ва и повышение доступности образования и здравоохранения? Почему бюрократические авторитарные государства Восточной Азии достигли более высоких темпов экономического роста и большего равенства доходов, чем аналогичные режимы в Латин­ской Америке? Почему государственно-социалистические эконо­мические системы бывшего Советского Союза и Восточной Евро­пы не смогли осуществить поставленные задачи и потерпели крах? Пытаясь найти ответы на подобные вопросы, я надеюсь до­стичь более полного понимания сложных взаимоотношений меж­ду капитализмом, социализмом и политическими системами.

___________________________________________ _ ЧастьI

Политические системы и экономические преобразования

Для того чтобы понять, как функционирует политическая систе­ма, необходимо встать на позицию стороннего наблюдателя, со­зерцающего происходящее «сверху». Благодаря такому взгляду на политический ландшафт, аналитик не только получает всю пол­ноту теоретического обзора, но и замечает частности, в особен­ности то, как конкретные детали вписываются в общую картину. Приверженцы системной теории подчеркивают необходимость исторического анализа политических изменений в различных об­ществах. Составные части политической системы - культура, структура, поведение, - взаимодействуя между собой, находятся не в статическом равновесии, а в динамике. Политические лиде­ры дают различные интерпретации общепринятых ценностей. Власть социальных групп, действующих внутри страны, и ино­странных институтов, а также правительственных учреждений со временем претерпевает изменения. В связи со структурными преобразованиями и политические лидеры, и рядовые граждане меняют свое поведение 1 .

Применение абстрактных моделей политических систем по­могает нам лучше понять специфику процессов проведения той или иной политики, протекающих в конкретных обществах. Мо­дели - это когнитивные карты (наглядные представления), де­монстрирующие связи между компонентами политических сис­тем. Модели представляют собой не эмпирические описания конкретных правительственных учреждений, а упрощенные кар­тины, отражающие господствующий способ принятия политиче­ских решений, т.е. определенные пути выработки и осуществле­ния той или иной государственной политики. Часто внутри от-. дельно взятой страны идет борьба за господство между элитами,

выступающими за разные политические системы. Наличие кон­фликтующих между собой тенденций - например, согласитель­ной и бюрократической авторитарной - служит источником преобразований доминирующего способа политического произ­водства.

В части I анализируются четыре модели политических систем: народная (племенная), бюрократическая авторитарная, согласи­тельная и мобилизационная. Данная классификация строится по трем параметрам: 1) ранжирование и интерпретация культурных ценностей, оказывающих решающее воздействие на формирова­ние приоритетов той или иной политики; 2) воздействие на поли­тический процесс со стороны таких структур, как правительство, политические партии, социальные группы внутри страны, раз­личные иностранные институты; 3) поведение лидеров и масс. Сначала мы изучаем свойственный каждому типу способ прове­дения политики, а затем и конкретные общества, реализующие данную абстрактную модель.

Так как названные четыре модели являются абстрактными, выяснению способов «производства политик» в отдельных стра­нах помогает разделение на более конкретные подтипы. С этой же целью вводится понятие степени ролевой специализации в си­стеме. Например, в ряду народных (племенных) систем «охота-собирательство» как тип отличается меньшей ролевой специали­зацией, чем сельскохозяйственный. Промышленным бюрокра­тическим авторитарным системам присуща большая специализа­ция, чем аграрным. Из двух типов согласительных систем - кон­курентных олигархий и плюралистских демократий - последняя характеризуется большей усложненностью политических ролей. По сравнению с популистскими мобилизационными системами элитарный подтип обнаруживает разнообразие специализиро­ванных организаций, контролируемых правящей партией. Сис­темы с более развитой ролевой специализацией обладают ресур­сами (финансами, информацией, техническим персоналом, сложными организационными структурами), сильными полити­ческими организациями, а также ценностными ориентациями, необходимыми для обеспечения более масштабных социальных преобразований. И наоборот, менее специализированным под­типам недостает культурных ориентации, организационных структур и поведенческих ресурсов для эффективной адаптации к потрясениям, нарушающим равновесие системы 2 .

При анализе различных политических систем и их подтипов мы уделяем основное внимание трем общим вопросам. Во-пер­вых, каковы те основные культурные принципы, которые опре-

деляют образ действия политических структур и характер поведе­ния отдельных участников проводимой политики? Согласно мнению французского философа XVIII в. Монтескье, каждой по­литической системе свойствен тот или иной абстрактный прин­цип, дух, или «сущность», придающий ей единство, целостность. Например, гражданские добродетели обеспечивают ей необходи­мые демократию и солидарность и влияют на поведение ее вож­дей. Деспотизм зиждется на всеобщем страхе. Как и Монтескье, мы полагаем, что каждая политическая система исповедует опре­деленные этические принципы, от которых зависит проведение той или иной государственной политики 3 . Во-вторых, каким об­разом политические системы ее формируют? В чем состоит их особый стиль выработки и осуществления правительственных решений? И, в-третьих, каким способом осуществляют полити­ческие преобразования различные системы?

Йозеф Шумпетер.

"Капитализм, социализм и демократия"

www.lekcii.at.ua

Часть первая. МАРКСИСТСКАЯ ДОКТРИНА

Пролог
Глава I. Маркс - пророк
Глава II. Маркс - социолог
Глава III. Маркс - экономист
Глава IV. Маркс - учитель
Часть вторая. МОЖЕТ ЛИ КАПИТАЛИЗМ ВЫЖИТЬ?
Пролог
Глава V. Темпы роста совокупного продукта
Глава VI. Возможность капитализма
Глава VII. Процесс "созидательного разрушения"
Глава VIII. Монополистическая практика
Глава IX. Передышка для пролетариата
Глава X. Исчезновение инвестиционных возможностей
Глава XI. Капиталистическая цивилизация
Глава XII. Разрушение стен
1. Отмирание предпринимательской функции
2. Разрушение защитного слоя
3. Разрушение институциональной структуры капиталистического общества
Глава XIII. Растущая враждебность

1. Социальная атмосфера капитализма

2. Социология Интеллектуалов
Глава XIV. Разложение
Часть третья. МОЖЕТ ЛИ СОЦИАЛИЗМ РАБОТАТЬ?
Глава XV. Исходные позиции
Глава XVI. Социалистический проект
Глава XVII. Сравнительный анализ проектов общественного устройства
1. Предварительные замечания
2. Сравнительный анализ экономической эффективности
3. Обоснование преимуществ социалистического проекта
Глава XVIII. Человеческий фактор
Предупреждение
1. Историческая относительность всякой аргументации
2. О полубогах и архангелах
3. Проблема бюрократического управления
4. Сбережения и дисциплина
5. Авторитарная дисциплина при социализме: урок, преподанный Россией
Глава XIX. Переход к социализму
1. Две самостоятельные проблемы
2. Социализация в условиях зрелости
3. Социализация на стадии незрелости
4. Политика социалистов до провозглашения социализма: пример Англии
Часть четвертая. СОЦИАЛИЗМ И ДЕМОКРАТИЯ
Глава XX. Постановка проблемы
1. Диктатура пролетариата
2. Опыт социалистических партий
3. Мысленный эксперимент
4. В поисках определения
Глава XXI. Классическая доктрина демократии
1. Общее благо и воля народа
2. Воля народа и воля индивида
3. Человеческая природа в политике
4. Причины выживания классической доктрины
Глава XXII. Другая теория демократии
1. Борьба за политическое лидерство
2. Применение нашего принципа
Глава XXIII. Заключение
1. Некоторые выводы из предыдущего анализа
2. Условия успеха демократического метода
3. Демократия при социалистическом строе
Часть пятая. ОЧЕРК ИСТОРИИ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ ПАРТИЙ
Пролог
Глава XXIV. Юность социализма
Глава XXV. Условия, в которых сформировались взгляды Маркса
Глава XXVI. С 1875-го по 1914-й
1. События в Англии и дух фабианства
2. Две крайности: Швеция и Россия
3. Социалистические группы в Соединенных Штатах
4. Социализм во Франции: анализ синдикализма
5. Социал-демократическая партия Германии и ревизионизм. Австрийские социалисты
6. Второй Интернационал
Глава XXVII. От первой мировой войны до второй
1. ""Gran Rifiuto" (Большая измена)
2. Влияние первой мировой войны на социалистические партии европейских стран
3. Коммунизм и русский элемент
4. Управляемый коммунизм?
5. Нынешняя война и будущее социалистических партий
Глава XXVIII. Последствия второй мировой войны
1. Англия и Ортодоксальный Социализм
2. Экономические возможности Соединенных Штатов
3. Российский Империализм и Коммунизм
ДВИЖЕНИЕ К СОЦИАЛИЗМУ

"Несвоевременные" мысли Йозефа Шумпетера

B.C. Автономов
Книга, предлагаемая вниманию читателя, вышла в свет более пятидесяти лет назад. Сам по себе этот срок не должен нас сму-щать. "Капитализм, социализм и демократия" часто включается в список наиболее выдающихся экономических произведений всех времен и народов, а ученик Шумпетера по Гарвардскому университету Поль Самуэльсон заявил, что эта великая книга лучше читается спустя сорок лет после опубликования, чем в 1942 или 1950 г. (годы выхода книги и смерти ее автора). Одна-ко за десять лет, прошедших с момента этого высказывания, в мире и особенно в нашей стране изменилось столь многое, что проблема восприятия шумпетеровского шедевра стоит сейчас совершенно иначе.
В доперестроечное время книга Шумпетера наравне с "Дорогой к рабству" Хайека, "Свободой выбора" Милтона и Розы Фридменов и другими "капиталистическими манифестами" украшала полки спецхранов наших научных библиотек. Теперь же они как бы стоят но разные стороны баррикад. Разрушение социалистической си-стемы в мировом масштабе и разрушение марксистской системы в сознании большинства советских обществоведов вызвало мощное движение маятника интеллектуальной моды в сторону частнособственнического капитализма и идеологии классического либера-лизма. В западной экономической литературе наш читатель стал искать в первую очередь доказательства оптимальности свободного предпринимательства и невозможности построения какого бы то ни было социализма. Хайек и Фридмен по крайней мере в университетских аудиториях и на книжных лотках заняли место развен-чанного пророка Карла Маркса.
С этой точки зрения "Капитализм, социализм и демократия" выглядит несколько подозрительно. Шумпетер не скупится на похвалы Марксу, перемежая их, правда, с острой критикой. На воп-рос: "Может ли капитализм выжить?" - отвечает: "Нет, не думаю". На вопрос: "Жизнеспособен ли социализм?" - заверяет: "Да, несомненно". Такие "несвоевременные" мысли, кажется, пора снова помещать в спецхран. (Впрочем, здесь, о чем мы будем говорить ни-же, нечем поживиться и сторонникам социалистических идеалов.)
И все же мы призываем читателя набраться терпения. Выводы о судьбах капитализма и социализма (как отмечал и сам Шумпе-тер) сами по себе немного стоят. Гораздо важнее то, кем и на основании чего они были сделаны. На эти вопросы мы попытаемся вкратце ответить в этом предисловии.
Книги Йозефа Шумпетера в русском переводе уже известны на-шему читателю. В 1982 г. издательство "Прогресс" выпустило "Теорию экономического развития", а в 1989-1990 гг. издательство "Экономика" - первые главы "Истории экономического анализа" в сборнике "Истоки: вопросы истории народного хозяйства и экономической мысли" (Вып. 1, 2). Наконец, в 1989 г. в ИНИОН АН СССР был издан реферативный сборник, содержащий реферат книги "Капитализм, социализм и демократия", несколько посвя-щенных этой книге обзоров и биографический очерк об авторе. Тем не менее, краткий очерк социально-политических воззрений и биографию Й.Шумпетера, в особенности моменты, имеющие от-ношение к проблемам исторических судеб капитализма и социа-лизма, мы считаем необходимым поместить здесь.
Йозеф Алоиз Шумпетер родился 8 февраля 1883 г. в моравском городе Триш (Австро-Венгрия) в семье мелкого текстильного фабриканта и дочери венского врача. Вскоре отец умер, а мать вторич-но вышла замуж за командующего Венским гарнизоном генерала фон Келера, после чего семья переехала в Вену и десятилетний Йозеф поступил в тамошний лицей Терезианум, дававший блестя-щее образование сыновьям венских аристократов. Из Терезианума Шумпетер вынес прекрасное знание древних и новых языков древнегреческого, латинского, французского, английского и итальянского (это дало ему возможность читать в подлиннике экономи-ческую - и не только - литературу всех времен и многих стран, составлять о ней независимое мнение, что поражает любого читателя "Истории экономического анализа") - и что, может быть еще важ-нее - чувство принадлежности к интеллектуальной элите обще-ства, способной и призванной к тому, чтобы управлять обществом наиболее рациональным образом. Эта элитарная установка очень заметна на страницах "Капитализма, социализма и демократии", в частности, при описании преимуществ большого бизнеса над мел-ким, а также определяющей роли интеллигенции в возможном крушении капитализма и построении социалистического обще-ства.
Типичным для Австро-венгерской монархии тех времен было и отделение буржуазии от власти (высшие чиновники рекрутировались из дворян), что, по мнению Шумпетера, способствовало развитию капитализма ввиду неспособности буржуазии к управлению государством.
В 1901 г. Шумпетер поступил на юридический факультет Вен-ского университета, в программу обучения на котором входили также экономические дисциплины и статистика. Среди экономи-стов-учителей Шумпетера выделялись корифеи австрийской школы Е.Бем-Баверк и Ф.Визер. Особое место занимал семинар Бем-Баверка, в котором Шумпетер впервые столкнулся с теоретически-ми проблемами социализма. Он изучал произведения Маркса и других теоретиков социализма (как известно, Бем-Баверк был од-ним из наиболее глубоких критиков экономической теории Марк-са) Интересно, что из числа участников этого семинара впоследст-вии вышли и выдающийся критик социализма Л.Мизес, и столь же выдающиеся социалисты Р.Гильфердинг и О.Бауэр. Об ориги-нальной позиции Шумпетера в этом диспуте мы будем говорить ниже.
Оригинальность и самостоятельность Шумпетера, его желание и умение идти против течения проявились и в других моментах. Как известно, австрийская школа принципиально отвергала ис-пользование математики в экономическом анализе. Но, учась в Венском университете, Шумпетер самостоятельно (не прослушав ни одной специальной лекции) изучил математику и труды экономистов-математиков от О.Курно до К.Викселля настолько, что в год защиты диссертации на звание доктора права (1906) опубликовал глубокую статью "О математическом методе в теоретической экономии", в которой к большому неудовольствию своих учителей сделал вывод о перспективности математической экономии, на которой будет основываться будущее экономической науки, Любовь к математике осталась на всю жизнь: Шумпетер считал потерянным всякий день, когда он не читал книг по математике и древнегрече-ских авторов.
После окончания университета Шумпетер два года проработал "по специальности" в Международном суде в Каире, но его интерес к экономической теории победил. В 1908 г. в Лейпциге вышла его первая большая книга "Сущность и основное содержание теорети-ческой национальной экономии", в которой Шумпетер познакомил немецкую научную общественность с теоретическими дости-жениями маржиналистов, и в первую очередь своего любимого автора Л.Вальраса. Но, пожалуй, еще важнее то, что здесь 25-летний автор поставил вопрос о границах статического и сравнительно-статического анализа маржиналистов, которые он затем пытался преодолеть в своей теории экономического развития. Книга встре-тила весьма прохладный прием немецких экономистов, среди которых в то время практически безраздельно господствовать новая историческая школа Шмоллера, отрицавшая экономическую тео-рию вообще и маржиналистскую теорию австрийской школы в особенности. Не понравилась она и венским экономистам скептически относившимся к применению математических приемов в экономическом анализе, хотя Шумпетер специально для немецко-язычной аудитории изложил всю теорию общего равновесия словами, практически не используя формулы (кстати, русский читатель имеет возможность познакомиться с этим изложением в первой главе "Теории экономического развития"). Добрым гением Шумпетера оставался его учитель Бем-Баверк, усилиями которого книга была зачтена Шумпетеру как вторая диссертация (Habilitationsschrift).
Но так или иначе, венская университетская профессура не желала иметь в своих рядах диссидента, и Шумпетеру пришлось на два года отправиться преподавать на окраину империи в далекие Черновцы. Лишь с помощью того же Бем-Баверка, занимавшего в Австро-Венгерской монархии высшие государственные должности, Шумпетеру удалось в 1911 г. получить место профессора в Грацском университете несмотря на то, что факультет проголосовал против его кандидатуры.
Здесь, в негостеприимном Граце, он в 1912 г. опубликовал знаменитую книгу "Теория экономического развития". В ней были впервые высказаны идеи, которые важны для понимания второй части "Капитализма, социализма и демократии", в особенности знаменитой главы о "созидательном разрушении", поэтому нам кажется нелишним их упомянуть в этом предисловии. Шумпетер создал теорию экономической динамики, основанную на создании "новых комбинаций", основными видами которых являются: произведет во новых благ, применение новых способов производства и коммерческого использования благ существующих, освоение новых рынков сбыта, освоение новых источников сырья и изменение от-раслевой структуры. Всем этим экономическим новаторством занимаются на практике люди, которых Шумпетер назвал предпринимателями. Экономическая функция предпринимателя (осуществление инноваций) является дискретной и не закреплена на вечно за определенным носителем. Она тесно связана с особенностями личности предпринимателя, специфической мотивацией, своеобразным интеллектом, сильной волей и развитой интуицией. Из новаторской функции предпринимателя Шумпетер выводил сущность таких важнейших экономических явлений, как прибыль, процент, экономический цикл. "Теория экономического развития" "принесла 29-летнему автору мировую славу - в 30-40-е годы она уже была переведена на итальянский, английский, французский, японский и испанский языки.
В грацский период Шумпетер опубликовал и другие сочинения, обозначившие круг его научных интересов на всю жизнь: книгу "Эпохи истории теорий и методов" (1914) и большую статью по теории денег в журнале "Arсhiv fur Sozialwissenschaft und Sozialpolitik" (1917).
В 1918 г. в жизни Шумпетера начался семилетний период "хождения в практическую деятельность" Первая мировая война закончилась крушением трех империй: Германской, Российской и Австро-Венгерской. Во всех этих странах к власти пришли социалисты или коммунисты. Усиливались социалистические партии и в других европейских странах. Дискуссии на семинаре Бем-Баверка на глазах обретали плоть Напомнили о себе и бывшие коллеги: в 1918 г. Шумпетер был приглашен социалистическим правительст-вом Германии поработать советником при Комиссии по социали-зации, которая должна была изучить вопрос о национализации германской промышленности и подготовить соответствующие предложения. Комиссию возглавлял Карл Каутский, а членами бы-ли венские товарищи Шумпетера Рудольф Гильфердинг и Эмиль Лечерер. В том, что Шумпетер принял это предложение , сказалась, очевидно, не только усталость от сверхнапряженной научной работы предыдущего десятилетия и враждебности университет-ских коллег. Шумпетер никогда не был членом никаких социали-стических партий и групп и не придерживался социалистических взглядов. В "Теории экономического развития" он блестяще описал роль частного предпринимателя, придающего динамичность капиталистической экономике. По словам Г.Хаберлера, на вопрос, зачем он консультировал Комиссию по социализации, Шумпетер отвечал: "Если кому-то хочется совершить самоубийство, хорошо, если при этом присутствует врач". Но здесь сказа-на явно не вся правда. Во-первых, марксизм как научная тео-рия, несомненно, обладал для Шумпетера интеллектуальной притягательностью. Во-вторых, с его стороны было вполне естественно подумать, что крушение старой системы даст наконец власть в руки интеллектуальной элите, к которой Шумпетер с полным правом себя причислял, И в-третьих, какому экономисту-теоретику не приходит в голову попробовать реализовать свои идеи и знания на практике? Достаточно вспомнить хотя бы молодых докторов и кандидатов экономических наук, играющих ак-тивную роль в российских реформах. А ведь Шумпетеру было в ту пору 33 года!
Наши догадки подтверждает и тот факт, что в 1919 г., вернув-шись из Берлина, Шумпетер занял пост министра финансов в авс-трийском социалистическом правительстве (министром иностран-ных дел в нем был еще один ученик Бем-Баверка Отто Бауэр). Как известно, всякая социальная революция, ломка, перестройка и т.д., не говоря уже о проигранной войне, сопровождается разрушением финансовой системы. В этой обстановке решение занять пост ми-нистра финансов было самоубийственным, и нет ничего удиви-тельного в том, что через семь месяцев Шумпетер, которому не доверяли ни социалисты, ни буржуазные партии, ни собственные подчиненные - министерские бюрократы, был вынужден подать в отставку, Академическая карьера в Вене была для него по-прежнему не-доступна, искать место в провинции известному ученому, почетному доктору Колумбийского университета, естественно, не хотелось, и Шумпетер решил применить свои познания в области финансов на посту президента частного банка "Бидерман Банк". Результаты были достаточно плачевны: в 1924 г. банк обанкротился, а его пре-зидент потерял все свое личное состояние и еще несколько лет должен был выплачивать долги.
Неудачи на политическом и деловом поприще, видимо, были закономерны. Как писал сам Шумпетер в "Теории экономического развития": "Основательная подготовка и знание дела, глубина ума и способность к логическому анализу в известных обстоя-тельствах могут стать источником неудач". Из не очень многочисленных научных работ этого периода для нас наиболее инте-ресна брошюра "Кризис государства, основанного на налогах", в которой Шумпетер впервые поставил вопрос об исторических судьбах капиталистического рыночного хозяйства и возможности, а точнее, невозможности практического перехода к "истинному" Марксову социализму.
Из состояния тяжелого личного кризиса Шумпетера вывело не-ожиданное приглашение в Боннский университет - неожиданное, поскольку на протяжении нескольких десятилетий немецкие уни-верситеты были закрыты для экономистов-теоретиков, оставаясь в безраздельном владении приверженцев исторической школы. Правда, в Бонне Шумпетеру не доверили теоретический курс: он читал финансы, деньги и кредит и историю экономической мыс-ли. В этот период его особенно волновали проблемы монополии и олигополии и влияние их на нестабильность капитализма. Результаты размышлений Шумпетера по этому поводу мы можем найти в гл. VIII "Капитализма, социализма и демократии". Тогда же усилиями Шумпетера, Р.Фриша, И.Фишера, Ф.Дивизиа, Л. фон Борткевича и еще нескольких единомышленников были основаны международное Эконометрическое общество и журнал "Экономет-рика", которые должны были осуществить давнюю мечту Шумпе-тера -- соединить экономическую теорию, математику и стати-стику.
В 1932 г. Шумпетер переезжает за океан и становится профессором Гарвардского университета (курсы экономической теории, теории конъюнктуры, истории экономического анализа и теории социализма). Крупнейшими работами этого периода явились двух-томник "Экономические циклы" (1939), в котором были развиты идеи "Теории экономического развития", т.е. причиной циклов объявлена неравномерность инновационного процесса во времени, и дана систематизация циклических колебаний экономики разной длительности: циклов Жюгляра, Кузнеца и Кондратьева; "Капитализм, социализм и демократия" (1942) и неоконченный труд "История экономического анализа" (издан после смерти автора в 1954 г.), который до сих пор остается непревзойденным по охвату и глуби-не проникновения в материал. В 1949 г. Шумпетер первым из иностранных экономистов был избран президентом Американской экономической ассоциации.
Вскоре после этого в ночь с 7 на 8 января 1950 г. Йозефа Шумпе-тера не стало. На столе его лежала почти законченная рукопись статьи "Движение к социализму", которую читатель также найдет в этой книге.

Книга "Капитализм, социализм и демократия" стала бестселле-ром практически сразу же, что, впрочем, не может вызвать удивле-ния, По замыслу автора, она была написана для непрофессионального читателя, сравнительно простым языком (со скидкой на при-сущую шумпетеровскому английскому немецкую тяжеловесность, которую почувствует и читатель русского перевода), а момент ее выхода в свет совпал с очередной грандиозной ломкой мироустройства - второй мировой войной, поставившей вопрос о судьбе капиталистической цивилизации (да и цивилизации вообще) в практическую плоскость. Но и для искушенного в экономической и социологической теории читателя книга представляла и пред-ставляет огромный интерес. В своей оценке перспектив капитализма и социализма, марксистского учения, феномена демократии и политики социалистических партий Шумпетер последовательно придерживается объективных, строго научных аргументов, стара-тельно исключая свои личные симпатии и антипатии. Поэтому его предпосылки и аргументы, даже если мы с ними не согласны, гораздо полезнее для исследователя, чем эмоциональные, перегру-женные идеологией и политикой дискуссии наших дней о рыноч-ной экономике и социализме.

Как предупреждает читателя сам автор в предисловии к первому изданию, пять частей книги в принципе самодостаточны, хотя и взаимосвязаны. Первая часть содержит краткий крити-ческий очерк марксизма. Этот текст, в равной степени непри-емлемый и для правоверных последователей Маркса, и для его неразборчивых ниспровергателей, должен, на наш взгляд, изучить каждый, кто хочет осознать реальное значение Маркса в истории мировой общественной мысли. Автору предисловия оста-ется пожалеть, что в студенческие годы книга Шумпетера "Капитализм, социализм и демократия" (и особенно первая часть) не могла быть включена в список литературы для спецсемина-ров по "Капиталу".
Нынешних комментаторов западных экономистов никто не за-ставляет спорить с автором в каждом месте, где он непочтительно высказывается по поводу той или иной "святыни", и противопоставлять ему повсеместно "правильную точку зрения". Читатель сможет сам сопоставить критику Шумпетера с содержанием марксистской экономической и социологической теории. Обратим лишь внимание на несомненное сходство общего "видения" Шум-петером и Марксом объекта своего исследования - капиталистиче-ской системы - как непрерывно развивающегося и изменяющегося по своим собственным законам организма, а также на их стремление рассматривать экономические и социальные факторы во взаимосвязи, хотя характер этой взаимосвязи они понимали, как убедится читатель, по-разному.
Вторая - центральная и, пожалуй, наиболее интересная часть книги непосредственно посвящена судьбе капиталистического строя. Читая ее, необходимо помнить, что она была написана по горячим следам Великой депрессии, т.е. в период, когда выжива-ние капитализма в его традиционной форме казалось сомнительным не только некоторым советским экономистам, решившим, что он вступил в период перманентного кризиса, но и таким авторам, как Дж.М.Кейнс, а также экономистам, обосновавшим Новый курс Ф.Рузвельта. Однако Шумпетер и здесь проявил оригинальность (его гений смело может быть назван "другом парадоксов"). Он не стал связывать нежизнеспособность капитализма с экономи-ческими барьерами, в частности с ограничением конкуренции и господством монополий. Напротив, и на чисто теоретическом (гл. VI, VII), и на практическом уровне (гл. VIII) он доказывал, что огра-ничение конкуренции, если понимать ее в духе статической моде-ли совершенной конкуренции, не может быть существенным фак-тором замедления экономического роста, поскольку значительно большую роль в капиталистической экономике играет процесс "созидательного разрушения" - динамической конкуренции, связан-ной с внедрением новых комбинаций (см. выше). Ей не могут помешать монопольные барьеры, и даже наоборот. В гл. VIII Шумпе-тер развертывает перед глазами изумленного западного читателя, привыкшего к тому, что с монополией связаны лишь потери в общественном благосостоянии, широкую панораму преимуществ (с точки зрения динамической эффективности, т.е. создания условий для процесса "созидательного разрушения") большого монополи-стического бизнеса над экономикой, близкой к модели совершен-ной конкуренции. (В условиях активной антитрестовской полити-ки в США эта мысль звучала, да и по сей день звучит, как вызов общественному мнению.)
Великий кризис 1929-1933 гг. и последовавшая за ним затяжная депрессия также не произвели на Шумпетера большого впечатле-ния, так как вполне укладывались в его концепцию циклов деловой активности.
Итак, по мнению Шумпетера, опасность капитализму угрожает не с экономической стороны: низкие темпы роста, неэффектив-ность, высокая безработица - все это преодолимо в рамках капита-листической системы. Сложнее обстоит дело с другими, менее ося-заемыми аспектами капиталистической цивилизации, которые подвергаются разрушению именно благодаря ее успешному функ-ционированию. Некоторые из этих инструментов: семья, дисциплина труда, романтика и героизм свободного предпринимательст-ва, и даже частная собственность, свобода контрактов и пр. - становятся жертвой процесса рационализации, обезличивания, "дегероизации", основным двигателем которого являются крупные концерны - акционерные общества с бюрократическим механизмом управления, преуспевшие на ниве "созидательного разрушения". Таким образом, развитие капитализма повсеместно ослабляет ка-питалистическую мотивацию, он теряет свою "эмоциональную" привлекательность. Гл. IX и XII захватывающе интересны с точки зрения цивилизационного подхода к капиталистической системе, который получает в нашей литературе все большее распростране-ние. Это, по сути дела, та самая теория надстройки и ее обратного влияния на базис, о необходимости которых говорил в последних письмах Ф.Энгельс.

Английский историк левых взглядов Тони Джадт перед своей смертью, в 2008 году написал работу, в которой попытался переосмыслить роль западной социал-демократии. То, что неолиберализм доказал свою несостоятельность, у него не вызывало сомнения. Джадт считал, что выход из нынешнего тупика – вновь вернуться к перераспределению богатства и увеличению роли государства.

Тони Джадт имел типичную биографию западного левого интеллектуала. Он был евреем (его мать родом из России, отец – из Бельгии), закончил Кембридж. Рано увлёкся марксизмом, затем переключился на левый сионизм и даже несколько лет в 1960-х прожил в израильском кибуце. С возрастом остепенился и перешёл в стан социал-демократов (его политическим взглядам соответствовало левое крыло английских лейбористов и французских социалистов). Он умер относительно молодым, от инсульта, в 62 года – в 2010 году.

Его последняя работа называлась «Ill Fares the Land», и её название отсылало к словам из известных стихов английского поэта Оливера Голдсмита (1730-1774), взятые эпиграфом к книге:

«Несчастна страна, где воры наглеют,

Где копят богатства, а люди хиреют».

Книга Джадта имела большой резонанс на Западе (как обычно, в российской интеллектуальной полупустыне на неё не обратили внимание). Её появление совпало с начальной фазой глубокого кризиса 2007-2010 годов, когда в Первом мире происходило переосмысление неолиберальной экономики и политики, заведших западную цивилизацию в тупик. Мы приводим небольшой отрывок из книги Джадта, в котором показаны пути становления общества «всеобщего благоденствия», а также размышления, какой сегодня должна стать социал-демократия.

(Тони Джадт)

«Одержимость накоплением богатства, культ приватизации, растущая поляризация богатства и бедности – всё то, что началось с 1980-х, сопровождается некритическим восхвалением необузданного рынка, пренебрежением к публичному сектору, обманчивой иллюзией бесконечного экономического роста.

Так нельзя жить дальше. Кризис 2008 года напомнил, что нерегулируемый капитализм – худший враг самому себе. Раньше или позже он может рухнуть под бременем собственных крайностей. Если всё будет продолжаться по-прежнему, то можно ожидать еще бОльших потрясений.

Неравенство разлагает общество. Различия в материальном положении трансформируются в соперничество из-за статуса и обладания благами. Растёт чувство превосходства у одних и неполноценности у других. Крепнет предубеждённость в отношении тех, кто стоит ниже на социальной лестнице.

Всё более ощутимы проявления преступности и социальной ущербности. Таковы горькие плоды неограниченного стремления к богатству. 30 лет растущего неравенства побудили англичан и особенно американцев уверовать в то, что таковы нормальные условия жизни. Что для устранения социальных болезней достаточно иметь экономический рост: диффузия процветания и привилегий станет естественным следствием роста пирога. К сожалению, факты свидетельствуют об обратном. Рост совокупного богатства камуфлирует распределительные диспропорции.

(Тони Джадт во время шестидневной войны в Израиле, 1967)

Кейнс считал, что ни капитализм, ни либеральная демократия долго не выживут друг без друга. Поскольку опыт межвоенного периода со всей ясностью обнаружил неспособность капиталистов защитить свои собственные интересы, постольку это должно сделать для них либеральное государство – нравится это кому-то или нет.

Парадокс в том, что капитализм предстояло спасать с помощью мер, которые тогда (и с тех пор) отождествляли с социализмом. От сторонников рузвельтовского «нового курса» до западногерманских теоретиков «социального рынка», от британской лейбористской партии до французских приверженцев «индикативного» экономического планирования – все уверовали в государство. Потому что (по крайней мере, отчасти) почти все боялись возвращения к ужасам недавнего прошлого и были счастливы ограничить свободу рынка во имя публичного интереса.

Хотя принципы кейнсианства восприняли различные политические силы, основную роль в их реализации сыграли лидеры европейской социал-демократии. В некоторых странах (наиболее известный пример – Скандинавия) создание «государства благосостояния» было целиком заслугой социал-демократов. Общим достижением был значительный успех в обуздании неравенства.

Запад вступил в эру процветания и безопасности. Социал-демократия и «государство благосостояния» примирили средние классы с либеральными институтами. Значение этого велико: ведь именно страх и недовольство среднего класса привели к росту фашизма. Вновь связать средний класс с демократическим порядком было самой важной задачей, перед которой стояли политики послевоенного периода, – и отнюдь не лёгкой.

Опыт двух мировых войн и кризис 30-х приучили почти всех к неизбежности вмешательства государства в повседневную жизнь. Экономисты и бюрократы пришли к пониманию, что лучше не ждать, пока что-то произойдёт, а предвидеть это. Они вынуждены были признать: для достижения коллективных целей недостаточно рынка, здесь должно действовать государство.

В последние годы людей приучают к мысли, что цена за эти блага была слишком высокой. Эта цена, утверждают критики, – снижение экономической эффективности, недостаточный уровень инновационной активности, стеснение частной инициативы, рост государственного долга. БОльшая часть этой критики –ложь. Но даже если бы это было правдой, это не значит, что опыт европейских социал-демократических правительств не заслуживает внимания.

Социал-демократия всегда представляла собой некий политический конгломерат. Мечты о посткапиталистической утопии сочетались у нёе с признанием необходимости жить и работать в капиталистическом мире. Социал-демократия всерьез восприняла «демократию»: в противоположность революционным социалистам начала ХХ столетия и их коммунистическим последователям социал-демократы приняли правила демократической игры, включая компромиссы со своими критиками и оппонентами – как плату за участие в конкуренции за доступ к власти.

Для социал-демократов, особенно в Скандинавии, социализм был распределительной концепцией. Они понимали это как моральную проблему. Они хотели не столько радикального преобразования ради будущего, сколько возвращения к ценностям лучшей жизни. Считалось, что социальное страхование или доступ к медицинским услугам лучше всего обеспечивает правительство; следовательно, оно и должно это делать. Каким образом – это всегда было предметом споров и осуществлялось с разной степенью амбициозности.

Общим для разных моделей «государства благосостояния» был принцип коллективной защиты трудящихся от ударов со стороны рыночной экономики. Ради того, чтобы избегать социальной нестабильности. Странам континентальной Европы это удалось. Германия и Франция выдержали финансовый шторм 2008 года с гораздо меньшими человеческими страданиями и экономическими потерями, чем экономики Англии и США.

Социал-демократы, возглавляя правительства, на протяжении почти трех десятилетий поддерживали полную занятость, а также темпы экономического роста – бОльшие даже, чем во времена нерегулируемой рыночной экономики. И на основе этих экономических успехов добились серьёзных социальных изменений, которые стали восприниматься как норма.

К началу 1970-х казалось немыслимым думать о сокращении социальных услуг, пособий, государственного финансирования культурных и образовательных программ – всего того, что люди привыкли считать гарантированным. Издержки законодательного обеспечения социальной справедливости в столь многих сферах были неизбежны. Когда послевоенный бум начал спадать, безработица снова стала серьёзной проблемой, а налоговая база «государства благосостояния» – более хрупкой.

Поколение 60-х оказалось, помимо всего прочего, побочным продуктом самого «государства благосостояния», на которое оно излило своё юношеское презрение. Консенсус послевоенных десятилетий был сломан. Вокруг примата частного интереса стал формироваться новый консенсус. То, что волновало молодых радикалов – различение свободы частной жизни и пугающих ограничений в публичной сфере, – было по иронии судьбы присуще вновь вышедшим на политическую арену правым.

После Второй мировой войны консерватизм переживал упадок: довоенные правые были дискредитированы. Идеи «свободного рынка» и «минимального государства» не пользовались поддержкой. Центр тяжести политических споров проходил не между левыми и правыми, а среди самих левых – между коммунистами и доминирующим либерал-социал-демократическим консенсусом.

Однако по мере того, как травмы 1930-х и 1940-х годов стали забываться, наметилось возрождение традиционного консерватизма. Возвращению правых способствовало появление новых левых в середине 60-х. Но не ранее середины 70-х новое поколение консерваторов решилось бросить вызов «стейтизму» своих предшественников и заговорить о «склерозе» слишком амбициозных правительств, «убивающих» частную инициативу.

Понадобилось ещё более 10 лет, чтобы доминирующая «парадигма» обсуждения проблем общества перешла от увлечения государственным интервенционизмом и ориентации на общественное благо к взгляду на мир, который М.Тэтчер выразила словами: «Нет такой вещи, как общество, есть только индивиды и семьи». Роль государства снова была сведена к вспомогательной. Контраст с кейнсианским консенсусом не мог бы быть более разительным.

Само понятие «богатство» взывает к тому, чтобы переопределить его. Неверно, что прогрессивные ставки налогов уменьшают богатство. Если перераспределение богатства улучшает в долгосрочном плане здоровье нации, уменьшая социальные напряжения, порождаемые завистью, или увеличивая и выравнивая доступ каждого к услугам, которые ранее предназначались немногим, то разве это не благо для страны?

Чего мы хотим? На первое место надо поставить сокращение неравенства. В условиях укоренившегося неравенства все другие желаемые цели едва ли достижимы. При столь разительном неравенстве мы утратим всякое чувство общности, а это необходимое условие самой политики. Большее равенство позволило бы смягчить разлагающие последствия зависти и враждебности. Это пошло бы на пользу всем, в том числе и тем, кто благополучен и богат.

«Глобализация» есть обновлённый вариант модернистской веры в технологию и рациональный менеджмент. Это подразумевает исключение политики как выбора. Системы экономических отношений трактуются как природное явление. А нам ничего не остаётся, как жить по их законам.

Неверно, однако, что глобализация выравнивает распределение богатства, как утверждают либералы. Неравенство растёт – внутри стран и между странами. Постоянная экономическая экспансия сама по себе не гарантирует ни равенства, ни процветания. Она даже не является надёжным источником экономического развития. Нет и оснований полагать, что экономическая глобализация плавно переходит в политическую свободу.

Либеральные реформаторы уже обращались ранее к государству, чтобы справиться со сбоями рынка. Это не могло произойти «естественным» образом, поскольку сами сбои были естественным результатом функционирования рынка. То, что не могло случиться само собой, надо было планировать и, если необходимо, навязывать сверху.

Сегодня мы перед сходной дилеммой. Мы фактически уже прибегаем к действиям государства в масштабах, которые последний раз имели место в 1930-е годы. Вместе с тем с 1989 года мы поздравляем себя с окончательным поражением идеи всесильного государства и, следовательно, находимся не в лучшем положении, чтобы объяснить, почему нам нужно вмешательство и до какой степени.

Мы должны снова научиться мыслить о государстве. Государство всегда присутствовало в наших делах, но его поносили как источник экономических дисфункций. В 1990-х эта риторика была широко подхвачена во многих странах. В общественном сознании возобладало мнение, что публичный сектор надо сократить настолько, насколько возможно, сведя его к функциям администрирования и обеспечения безопасности.

Как перед лицом столь распространенного негативного мифа описать подлинную роль государства? Да, есть законные озабоченности. Одна связана с тем, что государство – это институт принуждения. Другое возражение против активистского государства состоит в том, что оно может совершать ошибки. Но мы уже освободились от распространенного в середине ХХ века предположения, что государство – это лучшее решение любых проблем. Теперь нам нужно освободиться от противоположного представления: что государство – по определению и всегда – худшая из возможных опций.

Что могут предложить левые? Надо вспомнить, как поколение наших дедов справлялось с подобными же вызовами и угрозами. Социал-демократия в Европе, «новый курс» и «великое общество» в США – вот что было ответом. Немногие сегодня на Западе могут помыслить полный крах либеральных институтов, дезинтеграцию демократического консенсуса. Но мы знаем примеры того, как быстро любое общество может скатиться в кошмар беспредельной жестокости и насилия. Если мы хотим построить лучшее будущее, мы должны начать с осознания того, с какой лёгкостью даже самые укорененные либеральные демократии могут пойти ко дну.

Это доктринёрский рыночный либерализм на протяжении двух столетий придерживался того безоговорочно оптимистического взгляда, будто все экономические изменения к лучшему. Это правые унаследовали амбициозную модернистскую тягу разрушать и обновлять во имя универсального проекта. Социал-демократии свойственна умеренность. Мы должны меньше извиняться за прошлое и более уверенно говорить о достижениях. Нас не должно беспокоить, что они всегда были неполными.

Из опыта ХХ столетия мы должны по крайней мере усвоить, что чем совершенней ответ, тем страшнее его последствия».

(Цитаты: журнал «Альтернативы», №1, 2013;

Михаил Магид

Цедь данной статьи не в том, чтобы защитить представительную демократию.
Автор статьи не является сторонником представительной, парламентской демократии, поскольку ее механизм не предусматривает ни принятия основных решений общими собраниями обычных людей, ни право прямого отзыва представителей в любой момент, по желанию собраний избирателей, ни императивного мандата (т.е. прямого наказа, обязательного для исполнения делегатом общего собрания). Все решения принимаются президентами, губернаторами, депутатами. Представительная демократия дает право кучке людей определять судьбы миллионов. Она не является формой народовластия.

Цель данной статиьи в том, чтобы рассмотреть взаимозависимость между политической системой и контролем государства над экономикой.

1. Представительная (парламентская) демократия и диктатура в системе господства частного капитала.
Представительная демократия и диктатура в системе, где доминирует частный капитал- взаимно дополняющие друг друга сущности. В периоды внутренней и\или внешней нестабильности крупный капитал нуждается в жесткой диктатуре, которая сумеет силой подавить все протесты, привести саму буржуазию к единому мнению, к консенсусу.
Но не будем забывать о том, что государство, даже если его вмешательство в экономику относительно не велико, все равно является одним из богатейших собственников и спекулянтов...
Со временем, в условиях когда ситуация стабилизируется, другие фракции капитала начинают тяготится контролем государства. Это создает предпосылки для перехода к представительной демократии и буржуазной свободе слова (при которой мнение имеют право высказывать все, но к работе СМИ и системы образования, формирующим общественное мнение, допускаются главным образом представители тех или иных олигархов). Пример Чили, Аргентины и многих других режимов говорит именно о таком развитии.
Парламентская демократия идеально отвечает задачам буржуазного хозяйствования, политического контроля и культурной гегемонии в эпохи стабильности и богатства, поскольку она создает и поддерживает иллюзию участия народных масс в управлении государством. В рамках этой системы идет более-менее честное соревнование между влиятельными группами олигархов и чиновников. Игра по правилам бывает невыгодна проигравшим, но в конечном счете она выгодна всем правящим группировкам. Ибо только она в состоянии убедить общество в том, что у него действительно есть свобода выбора правителей. О том, что это свобода рабов выбирать господ, люди не часто задумываются.
Кроме того, представительная демократия более комфортна для многих трудящихся и для мелкой и средней буржуазии, чем жесткая диктатура: поворчать на власть любят все. Таком образом, правящие элиты решают сразу две задачи. Во-первых выпускают пар недовольства, во-вторых у низового населения создается ложное впечатление, будто бы оно живет в условиях свободы.
Любопытно, что такая система подчас оказывается более эффективной даже в условиях войны. Эрнст Юнгер, один из основоположников тоталитарной философии, отмечал, что как ни парадоксально, демократические режимы Франции и США оказались более способны к массовой мобилизации фронта и тыла, чем более авторитарные Германия, Австрия и Россия (в годы Первой мировой войны), и смогли избежать фатальных внутренних потрясений. Лозунг "свобода в опасности" или "республика в опасности" при всей иллюзорности этих свободы и республики, оказался более эффективен, чем отжившая свой век вера в доброго царя и отечество.

2. Демократия и диктатура в условиях ограниченного государственного капитализма.
Допустим, государство национализирует большинство крупных предприятий. Означает ли это, что выборы прекращаются и буржуазная свобода слова сворачивается? Совершенно не обязательно. Остающиеся фракции крупной буржуазии, а так же встревоженные ситуацией представители мелкого и среднего бизнеса, скорее всего начнут финансировать оппозиционную государству печать. Последняя, подстрекаемая спонсорами, скажет много нелестных слов о пограмме правящей партии, а так же расскажет немало интересного о коррупции в рядах действующих чиновников. Власть ответит критикой олигархов; в итоге в какой-то момент на поверхность выйдет много интересных фактов, обычно тщательно скрываемых.
И не факт, что национализация пойдет дальше. В Швеции, Австрии, Дании- часть крупной и вся мелкая и средняя промышленность оставались в годы социал-демократических реформ (50-70 е гг) в руках частного сектора. Сохранялось экономическое и политическое многообразие, конкуренция. Когда Улоф Пальме, шведский премьер-министр, перешел дорогу каким-то крупным финансовым кланам (по другой версии концернуу "Бофорс", прооизводящему оружие) его просто убили.

3. Переходная модель. Если государство пойдет еще дальше в деле национализации, то ситуация неизбежно начнет меняться. Все же, чем больше собственности сконцентрировано в руках государственного капиталиста, тем он сильнее. А так как он, кроме всего прочего, обладает контролем над полицией, армией, спецслужбами, системами образования, налогами и т.д., он постепенно соединяет в своих руках необъятные власть и богатство. Итак, если национальное богатство и дальше будет перетекать в руки государства, если под его контроль перейдут все или почти все крупные предприятия, то возникнет переходная модель к тоталитарному режиму наподобие СССР.
Примеры стран, где имела место такая переходная модель - это бывшая Югославия, Израиль (до 80х годов), Венгрия Яноша Кадора, Польша 70х-80х годов.
Что мы наблюдаем в таких странах? Там, обычно, существует т.н. полуторопартийная система. Власть правящей партии колоссальна, остальные партии скорее номинальны. Власть спецслужб огромна, СМИ контролируются правящей партией, возможности для создания каких бы то ни было независимых от государства объединений сильно ограничены.
Любопытно, что Израиль 50х-70х гг., из всех известных мне стран, пожалуй в наибольшей степени воплотил чаянья левых социалистов-государственников, левых эсдеков. Там все или почти все крупные предприятия принадлежали либо государству, либо профсоюзам, при сохранении мелкого и среднего частного сектора. Бюрократия профсоюзов, министерств, спецслужб, армии и правящей социал-демократической партии теснейшим образом переплетались между собой. Существовали определенные элементы самоуправления, которые, впрочем, жестко контролировались партийной и хозяйственной бюрократией. Свобода слова подавлялась, подозреваемые в нелояльности государству лица могли подвергнутся разного рода санкциям или даже исчезнуть.
И все же из Израиля, Венгрии или Югославии можно было уехать за границу, можно было создать внутри этих стран небольшую группу диссидентов, без риска подвергнуться немедленным репрессиям, можно было вслух критиковать политику правительства (не по телевизору) или снять оппозиционное кино. В Израиле официально действовали компартия и оппозиционная ультра-правая партия Херут (Свобода), правда в школах детям объясняли, что херутовцы - это фашисты, с которыми нельзя иметь дела (что соответствует действительности).

4. Тотальный государственный капитализм.
Процесс дальнейшей концентрации собственности в руках государства приводит к появлению модели, подобной советской или северокорейской. Здесь жизнь отдельного человека уже тотально зависима от государственной политики. Государство и зарплату платит, и продукт труда отчуждает у производителей и армией командует, и спецслужбами, и газеты, радио и телевиденье контролирует. Без него не ступить и шагу.
Так возникает государственное устройство близкое к описанному Оруэллом в его антиутопии "1984". В таком государстве уже никакая оппозиция существовать не может. Пока сильны центростремительные силы, никакие попытки демократизировать подобный режим, соединить его с представительной демократией западного типа, невозможны. Тотальный государственный строй - это черная дыра, которая колапсирует, все больше сжимаясь под собственной тяжестью. Настолько велика и необъятна власть бюрократического центра, что никакие даже частично независимые от него альтернативные точки концентрации собственности или власти становятся немыслимы, никая критика режима неозможна.
Тоталитарная государственно-капиталистическая система тяготеет к единоначалию. Рано или поздно, она приобретает вид пирамиды, сужающейся кверху, во главе которой находится один могущественный лидер. Вот почему все попытки (от троцкистов до Горбачева) демократизировать большевистский тотальный строй терпели крах. В такой системе нет места для какой бы то ни было оппозиции и все рассуждения о многопартийности в СССР были лишены смысла... до того момента, пока СССР существовал как единое целое.
Теперь мы знаем, что системы такого рода не статичны. Со временем центральная власть ослабляет контроль над регионами и отдельными отраслями. Это связано с одряхлением системы, со сложностью управления всеми социальными процессами из единого центра в огромной стране. Вслед за этим возникают и постепенно формируются влиятельные бюрократические группировки. В какой-то момент они запускают приватизационные процессы в политике и экономике, что сопровождается ростом местных сепаратизмов и региональных национализмов. В этой точке происходит переход к частно-капиталистическим отношениям, зачастую к самому дикому ультра-рыночному капитализму. Круг замыкается...