Журнал сатирикон краткое содержание осоргин. Петроний «Сатирикон» – анализ

Друзья, произведение дошло до нас в отрывках (об этом скажу дальше), поэтому оно начинается резко и непонятно, впрочем, так же и заканчивается.

Начинается все с того, что некий Агамемнон разглагольствует об упадке риторического искусства. Его слушает Энклопий (от лица которого ведется повествование). Внезапно он понимает, что потерял из вида своего друга Аскилта. К тому же, он не знает города и не может найти дороги домой. Он спрашивает дорогу у старушки, та его отводит в трущобы, видимо, в какой-то публичный дом. Энклопий убегает оттуда, его нагоняет Аскилт. Оказывается, его туда тоже завлек какой-то дядька. Наконец Энклопий видит Гитона, его возлюбленного мальчика; но тот плачет. Оказывается, Аскилт прибежал к нему первым и, в общем, пытался его совратить. Энклопий тогда предлагает Аскилту путешествовать без них, так как тот ему уже надоел, тем более, пристает к Гитону, которого любит сам Энклопий. А. ушел; но когда Э. начал развлекаться с Г., вернулся Асклит и отстегал Э.

Далее «друзья» идут на форум, уже вечером, и пытаются продать украденную тунику. К ним подходят мужчина и женщина, и на плечах мужчины – какая-то туника Э., которую он, видимо, потерял ранее; в тунике зашито много денег. А туника, которую они продают, видимо, была украдена у этого мужика. Женщина это понимает, начинает кричать и вырывать тунику, а «друзья» вырывают старую тунику (что с деньгами) у них. Хотят судиться. Потом просто обменялись туниками.

Затем к ним домой приходит Психея, служанка некой Квартиллы, которую «друзья» некогда обесчестили, и появляется эта К. вся в слезах. Она молит их о двух вещах: чтобы они не раскрывали таинств святилища Приапа (там у них разврат происходил, видимо) и, во-вторых, ей было видение, что они смогут ее вылечить от лихорадки. «Друзья», конечно же, соглашаются, обещают сделать, что могут. А потом К. и служанка (с ними еще пришла девочка) начинают хохотать; К. говорит, что, мол, знает, что ее излечит. И тут начинается разврат; друзей связывают, насилуют, потом приходит некий кинэд и такое там творил, что писать стыдно. Потом их отнесли в др. комнату – для пира – «чтить гений Приапа всенощным бдением». Там тоже творился беспредел при непосредственном участии кинэда, а потом К. решает, что девочку, что пришла с ней, лишит девственности Гитон (ну, «братец» Э.). Так и произошло. В общем, кой-как все закончилось.

Потом они решили пойти на пир к Трималхиону. Они приходят в бани, видят там Т., парятся, идут далее восхищаются роскошью его дома; к ним в какой-то момент подбегает раб и молит о том, чтобы они заступились за него – он забыл одежду домоправителя в бане, а его теперь хотят бить. Они заступаются, домоправитель милостивится. Раб их сердечно благодарит.

Наконец они приходят, располагаются вокруг стола. Мальчики-слуги ходят вокуг и постоянно поют, хоть и фальшивят; они растирают гостям ноги, стригут ногти и т.п. Трималхиона вносят на подушках, он весь обвешан золотом. Начинают подавать пищу – страусиные яйца, в которых находятся «винноягодники» (фиг знает, что такое). Когда один из рабов роняет серебряный пднос, Т. велит его наказать, а блюдо вымести из комнаты вместе с сором.

Приносят следующее блюдо, изображающее 12 знаков Зодиака, и у каждого знака – соответствующие яства (у Тельца – телятина и т.д.). Потом: «блюдо, на нем птиц и свиное вымя, а посредине зайца, всего в перьях, как бы в виде Пегаса. На четырех углах блюда мы заметили четырех Марсиев, из мехов которых вытекала обильно поперченная подливка прямо на рыб, плававших точно в канале». Сосед рассказывает Энклопию, что Т. – вольноотпущенник; раньше у него не было ничего, теперь он стал невероятно богат, вот и с жиру бесится. Он все – мед, шерсть, грибы – выращивает и получает у себя дома, покупая лучших овец и пчел. Его друзья-вольноотпущенники – примерно такие же быстро разбогатевшие люди. Потом появилюсь след. блюдо: вепрь с шапкой на голове, вокруг – поросята из теста, а из разреза вылетела стая дроздов. Шапка на нем потому, что вчера вепря подали последним блюдом, но потом отпустили; а сегодня он здесь в качестве вольноотпущенника, вот такая вот острота. Затем Т. покинул на некоторое время пир; гости разговаривают о дорогом хлебе, о том, что никто не почитает Юпитера, о своих знакомых и т.д. Т. вернулся и сказал, что ему надо было «облегчиться» - что-то не так с животом; ии если кому надо – пусть не серживаются, за дверью стоят сосуды и все необходимое).

Затем привели трех свиней, и Т.сказал, что он может заколоть и приготовить любую; и он сам выбрал для приготовления самую старшую. Т. разглагольствует о свой обширной библиотеке; просит Агамемнона рассказать о странствиях Одиссея; он сам читал о них в детстве – говорит, что, мол, помнит, как Циклоп оторвал щипцами палец Одиссею (ну это неправда, он все путает).

Затем приносят огромного зажаренного борова. Но Т. начинает возмущаться, говоря, что его забыли выпотрошить, и зовет повара; он хотел его избить, но гости вступились за повара; тогда повар начал потрошить свинью прямо там,и из свиньи посыпались жареные колбасы.

Т. дальше несет какой-то бред, о том, что у него много серебра, и поскольку он знаток и любитель мифов, на серебре изображены Кассандра, убившая своих детей, и Дедал, спрятавший Ниобею в Троянского коня (он все путает, думаю, понятно). Он напился и собрался было пуститься в пляс, но его остановила жена Фортуната. Затем пришли фокусники, и во время представления с лестницы на Т. свалился мальчик; он делал вид, сильно ушибся, но отпустил мальчика – чтобы никто не думал, что такой парнишка мог причинить вред столь великому мужу.

Затем начали вытаскивать жребии, и победителю дарили подарки (наприме, если слуга выкликивал: «Порей и персики!» - выигравший получал кнут (чтоб пороть) и нож (чтоб пересекать).

Асклит все это время смеялся, потому что выглядело все напыщенно и глупо. Тогда друг Т. начал отчитывать А.: мол, что смеешься? Вольноотпущенники ничем его не хуже; его его, вольноотпущенника, уважают, он нажил богатство, никому денег не должен, он вполне образован. Тогда начал смеяться Гитон, изображавший слугу Асклита; друг Т. отчитал и его. Но Трималхион сказал им не ссориться.

Началось некое представление, которое Т. прокомментировал так: «Жили-были два брата - Диомед и Ганимед с сестрою Еленой. Агамемнон похитил ее, Диане подсунул лань. Так говорит нам Гомер о войне троянцев с парентийцами. Агамемнон, изволите видеть, победил и дочку свою Ифигению выдал за Ахилла; от этого Аякс помешался, как вам сейчас покажут» (ну, понятно, он снова все переврал). Тогда изобажавший Аякса порубил принесенного теленка.

Внезапно с потолка опустился обруч, на котором висели золотые венки и баночки с медом; а на столе появился Приап из теста с корзинами фруктов. «Друзья» на них накинулись и взяли с собой побольше еды. Тогда по кругу начали передавать портрет Трималхиона, которые все целовали.

Т. спрашивает друга Никерота, почему тот грустен; Н. рассказывает: когда он был еще рабом, он был влюблен в жену трактрщика Терентия, Милиссу. Когда ее сожитель преставился, он захотел повидаться с любимй; чтобы добраться до ее дома, взял с собой сильного солдата. Они дошли до кладбища, солдат остановился, превратился в волка и убежал. Н. испугался, побежал скорее к дому Милиссы; а та ему рассказала, что только что прибегал волк и порвал весь их скот, но один из рабов проткнул ему шею. Когда Н. пришел домой, то увидел солдата с раной на шее – вот такой рассказ про оборотня. Т. тоже рассказывает какую-то пургу насчет того, что однажды нечистая сила украла у матери мертвого ребенка, подсунув вместо него чучело.

Затем пришел Габинна – каменотес, который делает надгробные памятники. Он рассказывает, что только что пришел с тризны, и расписывает, какие там подавали кушанья. Потом он просит, что позвали жену Т. Фортунату. Она села в ложе с женой Габинны - Сцинтиллой, они хихикали и показывали друг другу свои украшения; затем Г. внезапно подошел к Фортунате и задрал ее ноги.

Затем какой-то раб пел соловьем, после – один из рабов читал Вергилия; причем читал ужасно, варварски коверкая слова. Но Т. после песни начал расхваливать раба. Потом приносили еще и еще блюда, и Э. сказал, что до сих пор, при воспоминании обо всем этом, ему становится плохо. Принесли, по его словам, и нечто совершенно ужасное – свинью, обложенную всевозможной рыбой и птицей; Т. сказал, что все это сделано из свинины. Затем пришли два раба с амформаи на плечах и будто бы начали ссориться – и один разбил другому амфору. Из нее посыпались ракушки и устрицы, которых начали раздавать гостям. А после пришли рабы и начали обвивать цветочными гирляндями ноги гостей и смачивать их духами – Э. говорит, что об этом ему стыдно даже рассказывать.

Затем Т., раззадорившись, велит слугам, Филаргиру и Кариону, расположиться в ложе. Он говорит о том, что рабы – тоже люди, а также о том, что в завещании он велел отпустить всех рабов после его смерти, а Филаргиру завещал поместьице и женщину, и Кариону – домик и деньги. Он зачитал свое завещание под всеобщий восторг. Т., обращаясь к Габинее, сказал, чтоб у него был огромный надгробный памятник, богато украшенный, с деревьями по периметру, чтоб его охраняли солдаты (чтобы никто не бегал туда по нужде), чтобы рядом стояла статуя его жены, а также были часы – чтоб каждый невольно читал его имя, смотря, сколько времени. Затем он зачитал свою надгробную надпись: ЗДЕСЬ ПОКОИТСЯ Г. ПОМПЕИ ТРИМАЛХИОН МЕЦЕНАТИАН. ЕМУ ЗАОЧНО БЫЛ ПРИСУЖДЕН ПОЧЕТНЫЙ СЕВИРАТ. ОН МОГ БЫ УКРАСИТЬ СОБОЙ ЛЮБУЮ ДЕКУРИЮ РИМА, НО НЕ ПОЖЕЛАЛ. БЛАГОЧЕСТИВЫЙ, МУДРЫЙ, ВЕРНЫЙ, ОН ВЫШЕЛ ИЗ МАЛЕНЬКИХ ЛЮДЕЙ, ОСТАВИЛ ТРИДЦАТЬ МИЛЛИОНОВ СЕСТЕРЦИЙ И НИКОГДА НЕ СЛУШАЛ НИ ОДНОГО ФИЛОСОФА. БУДЬ ЗДОРОВ И ТЫ ТАКЖЕ.

Энклопий сказал Асклиту, что не выдержит похода в баню, и они решили во время суматохи, когда все будут идти в баню, сбежать. Но когда они переходили с Гитоном через мостик, на них залаял цепной пес, и Г. свалился в водоем; а Энклопий был пьян, поэтому, протянув руку Г., свалился сам. Их вытащил домоправитель, и они попросили вывести их за ворота; однако им сказали, что в этом доме выходят не через те же ворота, через какие заходят. Им пришлось идти в баню. Там парилась куча народу; Трималхион бахвалился, как обычно, и велел всем пировать до утра. Внезапно запел петух; Т. сказал, что он кричит или к пожару, или к смерти, и велел поймать того петуха. Соседскую птицу притащили, зарубили и сварили.

Тогда вместе с рабами пришел какой-то, по словам Э., симпатичный мальчик, к которому Тримахлион начал приставать и целовать. Жена обвинила его в похоти, он кинул в нее что-то тяжелое и обвинил в неблагодарности: он, мол, от рабства ее спас, хотя мог получить огромное приданое, женившись на богатой невесте, а она... И мальчика он поцеловал не потому, что он красивый, а потому, что усердный, знает счет и читать умеет. И он сказал Габинне, чтобы тот не строил памятник жене возле его могилы. Т. вновь начинает бахвалиться; рассказывает, что, будучи рабом, он ублажал и хозяина, и хозяйку; хозяин завещал ему вотчину. Решив заняться торговлей, он снарядил пять кораблей – однако все они затонули. Но Т. не отчаялся и вновь отправил в путь пять кораблей с товаром – больше и крепче; тогда он заработал очень много денег, начал успешно вести хозяйство, приобрел много земель, а дела свои начал вести через вольноотпущенников. Он неимоверно гордился тем, что попал из грязи в князи.

Затем он велел слуге принести одежду, в которой его будут погребать; налюбовавшись ей и велев хорошо ее хранить, он сказал, что хочет, чтобы его величественно похоронили и граждане поминали добром. В итоге Т., с стельку пьяный, лег на подушки, сказав гостям, чтоб они представили, что он умер, и сказали про него что-нибудь хорошее. :) Трубачи стали играть похоронную песню. Один раб трубил так громко, что прибежали стражники и, решив, что в доме начался пожар, разбили двери и принялись лить воду. Тогда «друзья», бросив Агамемнона, воспользовавшись случаем, бросились ежать. По зарубкам, предусмотрительно сделанными Гитоном на столбых, они добрались домой; но напившаяся и заснувшая старуха-хозяйка их не пустила, и только курьер Трималхиона, проходивший мимо, выбил дверь, и так «друзья» смогли зайти. Однако ночью, рассказывает Э., Асклит переманил Гитона из постели Э. – в общем, понятно, зачем. Проснувшись, Э. сказал А., что больше дружбы между ними быть не может и чтобы он убирался; а А. сказал, что уйдет, но прежде им надо разобраться, с кем останется мальчик. Они уже хотели было сражаться, но Гитон их остановил. Тогда они сказали ему самому выбрать «братца»; и Гитон выбрал Асклита, хотя с Э. провел много больше времени. А. и Г. ушли. Э. был невероятно расстроен. Он мучился, потом носился по улицам с мыслями об убийстве – но какой-то солдат на улице отобрал у него оружие от греха подальше.

Энклопий забрел в пинакотеку (худ. галерею), смотрел там картины, говорил, что даже богам свойственны муки любви. Затем в пинакотеке появился какой-то старец – Эвмолп. В общем, он рассказывает совершенно педофилическую, вы уж извините, историю. Когда он жил в Пергаме, то влюбился в сына своего хозяина. При хозяевах он всегда говорил, что отрицательно смотрит на утехи с мальчиками, что он такой целомудренный и т.д., и в итоге хозяева поверили ему, и он начал проводить с мальчиком много времени. Однажды, когда они лежали в триклинии после пира, Эвмолп подвинулся к лежащему мальчику и сказал, что если он сумеет поцеловать мальчика так, что тот ничего не заметит, то завтра подарит ему двух голубков; мальчик все услышал, но притворился спящим, Эвмолп его поцеловал, на утро подарил голубков. В другой раз он сказал: если мальчик не заметит, как я буду его, гм, трогать, то подарю ему на утро двух бойцовских петухов. Мальчику хотелось петухов, он сделал вид, что ничего не заметил. В третий раз он сказал, что если сможет сделать с мальчиком понтятно-что, а тот не заметит, то подарит ему скакуна. Мальчик «спал», как убитый. Но скакуна Э. не подарил, и мальчик обиделся, говоря,что все расскажет отцу. В итоге Э. снова «слился в экстазе любви» с мальчиком, мальчику понравилось, потом еще пару раз, потом Э. захотел уже спать, а мальчик его все будил, и тогда он сказал мальчику – спи, а то все расскажу отцу.

Энклопий спрашивает Эвмолпа о картинах и художниках; тот ему рассказывает о Демокрите, Хриссипе, Мироне и говорит, что сегодня живопись в упадке, потому что миром правят деньги. Эвмолп прочитал длиииинное стихотворение о взятии Трои; тогда в него люди начали кидать камни, потому что их бесило, что Эвмолп постоянно говорит стихами. Эвмолп убежал, за ним и Энклопий; Эвмолп сказал, что постарается сдержаться и не говорить стихами, чтоб хотя бы Энклопий от него не сбежал. Они идут домой, Эвмолп заходит в баню и даже там читает стихи. Энклопий же у дома встречает рыдающего Гитона; тот говорит, что невероятно сожалеет, что пошел с Асклитом. Энклопий все еще любит Гитона, оставляет его у себя. Когда приходит Эвмолп (которому оченно понравился Гитон), он рассказывает историю, что в бане какой-то человек громко и раздраженно звал Гитона, ибо потерял свою одежду (ну Асклит это был). И все Асклиту сочувствовали, а в итоге его забрал с собой какой-то мужчина, римский всадник, потому что Асклит был, скажем так, физически очень хорошо сложен.

Когда Эвмолп снова начал читать стихи, Энклопий сказал, чтоб он заткнулся, а Гитон сказал, что нельзя так грубо говорить со старшими. Эвмолп сказал, что безумно благодарен прекрасному юноше. Гитон вышел из комнаты. Энклопий начал ревновать и сказал старику, чтобы тот убирался, но старик успел выбежать и закрыть дверь на ключ. Тогда Энклопий решил повеситься. Уже собрался это сделать, как дверь распахнулась и появились Эвмолп и Гитон. Гитон сказал, что не пережил бы смерти Энклопия, выхватил у слуги бритву и резанул себя по шее. Энклопий сделал то же, решив умереть с любимым, но оказалось, что бритва совершенно тупая, и все остались живы.

Внезапно прибежал хозяин и спросил, чего это они тут устроили и что задумывают. началась потасовка, Эвмолпа вытащили из комнаты, он там дрался со слугами, а Энклопий и Гитон спрятались в комнате. На носилках принесли домоправителя Баргона, который, узнав Эвмолпа как «великого поэта», попросил помочь сочинить стихотворение его сожительнице.

Вдруг появился глашатай и Асклит. Глашатай сказал, что тот, кто скажет, гд находится мальчик по имени Гитон, получит большое вознаграждение. Энклопий спрятал Гитона под кроватью – мальчик зацепился за матрас снизу, как Одиссей за брюхо барана. Сам Энклопий бросился с Асклиту, изображая дурачка, моля еще хоть раз увидеть Гитона и прося не убивать его – зачем иначе глашатаю топор? (Чтобы дверь сломать). Асклит сказал, что просто ищет Гитона. Глашатай все обыскал, но ничего не нашел, они ушли. А Эвмолп вошел в комнату и услышал, как Гитон трижды чихнул; он сказал, что сейчас догонит глашатая и все расскажет! Но Гитон и Энклопий убедили старика этого не делать, умилостивили его.

Они втроем отправились в путешествие на корабле. Ночью они вдруг услышали, как кто-то сказал, что если найдет Гитона, то не знает, что с ним сделает. Эвмолп сказал, что они едут на корабле тарентиинца Лиха, и везет он в Тарент изгнанницу Трифену. Оказалось, что Гитон и Энклопий вообще-то бегут от Лиха и Трифены (какая-то там ранее была у них темная история, видимо). Они думаю, что же делать. Гитон предлагает подкупить кормчего и попросить остановиться в каком-то большом порту, сославшись на то, что брат Эвмолпа болен морской болезнью. Эвмолп говорит, что этого сделать не удастся – Лих может захотеть проведать больного пассажира, да и сойти неузнанными с корабля не удастся. Энклопий предлагает тайком пробраться в шлюпку и плыть, куда глаза глядят – конечно, Эвмолпу лучше остаться на судне. Эвмолп говорит, что кормчий их заметит, а шлюпку стережет матрос. Эвмолп предлагает спрятаться им в мешки, оставив отверстие для воздуха, Эвмолп скажет, что это его поклажа, и сам снесет ее на берег, поскольку рабы его бросились моря, убоявшись наказания. Энклопий говорит, что все равно им надо справлять нужду, да и чихать и кашлять они будут. Энклопий предлашает измазаться им чернилами, чтоб их приняли за арабов; но Гитон говорит, что чернила смоются, да и вообще это бредовая идея. Гитон предлагает покончить с собой. =) Но Эвмолп предлагает обрить им головы и брови и нарисовать у каждого на лице клеймо – чтоб их приняли за клеймных. Так и сделали; но некий Гис заметил, как ночью они стриглись, а ведь это – плохая примета на корабле.

Лиху и Трифене привиделось, что он должны найти на корабле Энклопия. А Гис им сказал, что видел, как кто-то стригся – и разозленный Лих велел привести тех, кто такие дурные вещи делает на корабле. Эвмолп сказал, что это сделал он, потому что у «беглых рабов» были жутко спутанные волосы. Лих велел дать по сорок ударов Гитону и Энклопию. Как только Гитона начали бить, он закричал, и тогда и Трифена, и служанки узнали его. А Лих подошел Энклопию и, посмотрев даже не на его лицо, а на другое место:) , сразу признал своего беглого слугу. (Так, судя по контексту, они совратили Трифену и оскорбили Лиха, а затем сбежали). Трифена все еще жалела беглецов, но Лих был зол. Эвмолп начал защищать Э. и Г., Лих прощать не собирался; началась потасовка. Все дрались, ранили друг друга, а в конце концов Гитон приставил бритву (ту самую, тупую, которой не сумел зарезаться) понятно-к-чему, и Трифена, питавшая к нему нежные чувства, взмолилась, чтобы потасовка остановилась. Все закончилось. Они заключили договор, чтобы Трифена не приставала к Г., Лих – к Э., и чтоб он больше его не оскорблял. Все помирились и начали веселиться. Служанка Т. дала Гитону и Энклопию накладные парики и брови, чтоб они выглядели посимпатичнее.

А Эвмолп, дабы всех развеселить, рассказал следующую историю о женском непостоянстве: некая матрона из Эфеса отличалась великой скромностью и суп­ружеской верностью. И когда умер ее муж, она последовала за ним в погребальное подземелье и намеревалась там уморить себя голодом. Вдова не поддается на уговоры родных и друзей. Лишь верная слу­жанка скрашивает в склепе ее одиночество и так же упорно голодает, Миновали пятые сутки траурных самоистязаний... «...В это время правитель той области приказал неподалеку от подземелья, в котором вдова плакала над свежим трупом, распять не­скольких разбойников. А чтобы кто-нибудь не стянул разбойничьих тел, желая предать их погребению, возле крестов поставили на стра­жу одного солдата. С наступлением ночи он заметил, что среди над­гробных памятников откуда-то льется довольно яркий свет, услышал стоны несчастной вдовы и по любопытству захотел узнать, кто это и что там делается. Он немедленно спустился в склеп и, увидев там женщину замечательной красоты, точно перед чудом каким, точно встретившись лицом к лицу с тенями загробного мира, некоторое время стоял в смущении. Затем, когда увидел наконец лежащее перед ним мертвое тело, когда рассмотрел ее слезы и исцарапанное ногтями лицо, он, конечно, понял, что это - только женщина, которая после смерти мужа не может от горя найти себе покоя. Тогда он принес в склеп свой скромный обед и принялся убеждать плачущую красавицу, чтобы она перестала понапрасну убиваться. Через некоторое время к уговорам солдата присоединяется и вер­ная служанка. Далеко не сразу, но печальная эфесская красавица все же начинает поддаваться их увещеваниям. Сперва, изнуренная долгим постом, она соблазняется пищей и питьем. А еще через некоторое время солдату удается завоевать и сердце прекрасной вдовы. «Они провели во взаимных объятиях не только эту ночь, в кото­рую справили свою свадьбу, но то же самое было и на следующий, и даже на третий день. А двери в подземелье на случай, если бы к мо­гиле пришел кто-нибудь из родственников и знакомых, разумеется, заперли, чтобы казалось, будто эта целомудреннейшая из жен умерла над телом своего мужа». Тем временем близкие одного из распятых, воспользовавшись от­сутствием охраны, сняли с креста и погребли его тело. А когда влюб­ленный страж обнаружил это и, трепеща от страха перед грядущим наказанием, поведал о пропаже вдове, та решила: «Я предпочитаю повесить мертвого, чем погубить живого». Согласно этому, она дала совет вытащить мужа из гроба и пригвоздить его к пустому кресту. Солдат немедленно воспользовался блестящей мыслью рассудительной женщины. А на следующий день все прохожие недоумевали, каким образом мертвый взобрался на крест». Все смеются. Энклопий ревнует Гитона к Трифене.

Неожиданно на море поднимается буря. В пучине гибнет Лих. Остальные про­должают носиться по волнам. Энклопий и Гитон готовы умереть вместе. Причем Эвмолп и в этой критической ситуации не прекращает своих поэтических декламаций. Но в конце концов несчастные спасаются и проводят беспокойную ночь в рыбац­кой хижине. Через некоторое время на берег выбросило тело Лиха, которого они оплакали и сожгли на погребальном костре.

А вскоре все они попадают в Кротону - один из старейших гре­ческих городов-колоний на южном побережье Апеннинского полу­острова. Один из жителй говорит, что в этом городе царят ужасные нравы, что честностью здесь ничего не добиться. И чтобы жить безбедно и беззаботно, друзья по приключениям решают: Эвмолп выдаст себя за очень зажиточного человека, раздумывающего, кому бы завещать все свои несметные богатства. У него якобы недавно умер сын, он отправился из родного города подальше, чтоб не терзать сердце, а по дороге корабль попал в бурю и его деньги и слуги потонули; однако на родине у него несметные богатства. Эвмолп читает поэму «О гражданской войне» (достаточно объемную). В ней изображена борьба Цезаря с Помпеем. Причиной этой борьбы поэт считает гнев Плутона на римлян, которые в своих рудниках дорылись чуть не до подземного царства. Чтобы сокрушить силу римлян, Плутон посылает Цезаря против Помпея. Боги разделились на два лагеря: Венера, Минерва и Марс помогают Цезарю, а Диана, Аполлон и Меркурий – Помпею. Богиня раздора. Дискордия, разжигает ненависть борющихся. В общем, действия Цезаря оправдываются. Эвмолп критикует поэтов, развивающих сюжет о гражданской войне только исторически, не прибегая к мифам (имеется в виду Лукан). Таким образом Петроний полемизирует с Луканом и пародирует бездарных классицистов своего времени.

Итак, многие кротонцы рассчитывают на долю в завещании Эвмолпа и стараются завоевать его благосклонность.

В это время к Энклопию приходит служанка Киркеи, которая воспылала к Э. страстью. Он соглашается с ней увиеться. Она очень красива, и Э. и К. целуются и все такое, однако Э., скажем так, ничего большего сделать не может. Киркея разочарована и обижена – мол, чем я плоха-то? Она написала ему издевательское письмо, он – в ответ; попросил прощения, искал новой встречи. Они встретились вновь, и когда они начали обниматься, появились слуги Киркеи и начали его бить и оплевывать. Вот так-то. Потом Энклопий, обращаясь к той части тела, которая принесла ему столько бед, читает целую тираду. Услышав его, какая-то старуха приводит его в келью к жрице, зачем-то его дубасит (?). Потом появляется собственно жрица – Энотея (тоже старуха), и спрашивает, чегой то они тут делают. Старуха объясняет проблему Энклопия. Энотея говорит, что для излечения недуга ему нужно просто провести с ней ночь. Она начинает готовиться к жертвоприношению, бегает туда-сюда, а на Энклопия тем временем нападают три жирных гуся. Одного из них, особо буйного, Э. удается убить. Он рассказывает Энотее о происшедшем, она в ужасе, так как это был священный гусь, но, в общем, обещает скрыть это происшествие. Она совершает некий лечебный обряд (лучше вам не знать, что она делала). Далее текст очень обрывочный, что происходит, не очень понятно. Видимо, Э. сбегает от старухи.

Потом рассказывается о Филомеле – это старая женщина, которая и сама часто добывала наследство у богатых мужей; теперь она посылает сына с дочкой к Эвмолпу и они все вместе там развлекаются.

В довершении всего Эвмолп объявляет претендентам на его наследство, что они после его смерти должны разрубить его труп и съесть. На этом рукопись, слава Богу, обрывается.

Биография Петрония:

Римский историк Тацит в своем труде «Анналы» создает яркую характеристику аристократа времен Нерона, Гая Петрония. По словам Тацита, это был утонченный, образованный человек. Будучи посланным в Вифинию проконсулом, а потом консулом, «он высказал себя достаточно деятельным и способным справляться с возложенными на него поручениями. Но затем Петроний оставил службу и был принят в тесный круг наиболее доверенных приближенных Нерона и сделался в нем законодателем изящного вкуса. Дальше Тацит передает, что Петроний был обвинен в заговоре Пизона, но, не дождавшись приговора, покончил с собой. Последние свои часы он провел на пиру среди друзей, в обычной для него богатой и изящной обстановке. Перед смертью он отправил Нерону своего рода завещание, в котором заклеймил разварат императора и его преступные деяния.

В некоторых средневековых рукописях сохранились извлечения из большого повествовательного произведения, являющегося одним из самых оригинальных памятников античной литературы. Рукописи дают заглавие Saturae («Сатиры») или, на греческий лад, Satyricon («Сатирическая повесть» или, может быть, «Сатирические повести»); в литературоведческой традиции Нового времени установилось заглавие «Сатирикон». Исторические и бытовые указания, наличие литературной полемики против первых книг поэмы Лукана, вся совокупность данных, могущих служить для хронологической датировки «Сатирикона», заставляет отнести это произведение к последним годам правления Нерона или к началу династии Флавиев. Автором в рукописях назван некто Петроний Арбитр; это же имя мы встречаем в цитатах из «Сатирикона» у поздне-античных авторов.

Этот облик непринужденно откровенного и хладнокровно-презрительного «арбитра изящества», своего рода античного «дэнди», чрезвычайно подходит к тому представлению, которое можно себе составить об авторе «Сатирикона» на основании самого произведения. И поскольку традиция дает Петронию, автору «Сатирикона», прозвище «Арбитра», следует считать вполне вероятным, что автор этот - одно лицо с Петронием, о котором рассказывает Тацит.

«Сатирикон» имеет форму «менипповой сатуры», повествования, в котором проза чередуется со стихами, но по существу он выходит далеко за пределы обычного типа «менипповых сатур». Это - сатирический роман «низменно»-бытового содержания. В античной литературе роман этот стоит изолированно, и мы не знаем, имел ли Петроний предшественников. С точки зрения историко-литературных. связей представляется весьма показательным, что роман бытового содержания строится у Петрония как «перелицовка» греческого любовного романа с сохранением его сюжетной схемы и ряда отдельных мотивов. Роман «возвышенного» стиля переводится в «низменный» план, характерный для трактовки бытовых тем в античности. С этой точки зрения форма «менипповой сатуры», ставшая уже традиционной для пародии на повествование высокого стиля, не является случайностью. Но «Сатирикон» не является литературной пародией в смысле высмеивания любовных романов; чужда ему также и та морализирующая или обличительная установка, которая обычно «была характерна для «менипповых сатур». «Перелицовывая» любовный роман, Петроний стремится лишь развлечь читателя беспощадной откровенностью своих описаний, далеко выходящих подчас за пределы того, что считалось пристойным в серьезной литературе.

Петроний и его роман в последующей литературе.

Роман Петрония "Сатирикон" - одно из интереснейших произведений римской литературы. Он дает нам представление о разных социальных группах Рима первых веков н.э. Кроме того, этот роман ценен нам и с чисто филологической стороны: именно в нем зафиксирован язык низов - народная латынь, которая легла в основу романских языков.

В последующие века продолжателями этого жанра сатирико-бытового приключенческого романа были в какой-то мере и Боккаччо 447 с его "Декамероном", и Филдинг с "Томом Джонсом", и Лесаж с "Жиль Блазом", и многие авторы так называемого плутовского романа.

Образ Петрония заинтересовал Пушкина, и наш великий поэт обрисовал его в "Повести из римской жизни", к сожалению лишь начатой. Сохранился отрывок из нее - "Цезарь путешествовал".

Майков изобразил Петрония в своем произведении "Три смерти", где показал, как по-разному, но почти в одно время кончили свою жизнь три поэта-современника: стоик-философ Сенека, его племянник, поэт Лукан, и эпикуреец-эстет Петроний.

Польский писатель Генрик Сенкевич обрисовал Петрония в романе "Камо грядеши", но он дал его несколько идеализированный образ, подчеркнув его гуманное отношение к рабам и введя в сюжет романа любовь Петрония к рабыне-христианке.

Перед нами вновь разновидность плутовского романа, романа, в котором герой, претерпевая различные приключения, подобно иголке пронизывает всю современную ему и автору действительность и в конце концов выходит сухим из воды.

Петроний Арбитр

Сатирикон

Гимнасий италийского города, возможно Путеол, в котором преподает ритор Агамемнон. В портике, где всякий мог присутствовать во время риторических упражнений - «декламаций», слово берет Энколпий, образованный и беспутный молодой человек, от лица которого ведется повествование в романе.

1. «Да неужели некие новые фурии вселяются в декламаторов, которые кричат: „Эти раны получил я за вольность народную, этим глазом пожертвовал для вас; поводыря мне дайте, чтобы вел меня к детям моим, ибо не держат тела перебитые мои колена“? Но и это можно бы снести, когда б оно показывало путь тем, кто устремился за красноречием. Так нет же! Напыщенностью темы и пустейшей трескотней фраз достигается лишь то, что явившимся на форум кажется, будто они попали в другую часть света. Оттого, полагаю, мальчики и становятся в школах дурашливы, что не видят и не слышат там ничего о людских делах, а все о морских разбойниках, стоящих на берегу с кандалами наготове, да о тиранах, подписывающих указ, чтобы сыновья рубили головы отцам своим; вечно о прорицаниях во дни всеобщего мора, в коих требуется отвести трех, а то и больше, девиц на заклание, и прочая медвяная словесная сдоба, обсыпанная маком и корицей.

2. Не ясно ли, что тот, кто вскормлен среди всего этого, так же не может хорошего вкуса приобрести, как тот, кто при кухне живет, благоухать. Вы уж простите, но я скажу, что вы же первые и сгубили красноречие. Легковесным, праздным лепетом возбуждая без толку тело речи, вы скоро добились того, что оно сникло, потеряв свою силу. А ведь не держали молодых на декламациях в ту пору, когда Софокл с Еврипидом отыскивали слова, какими должно вести речь; и не губил еще талантов взаперти сидящий педант, когда Пиндар и девять лириков уже отказывались петь гомеровским стихом. Но чтобы не приводить в доказательство одних поэтов, - ведь и Платон и Демосфен не прикасались к этому роду упражнений. Оттого-то их мощная и вместе, я бы сказал, целомудренная речь беспорочна и не раздута, когда встает перед нами в природной своей силе. Это уж потом завезена в Афины из Азии разбухшая и ненасытимая речистость, и едва она дохнула своим словно зачумленным дыханием на юные души, возмечтавшие о великом, как тут же, зараженный, окостенел дух красноречия. Кто впоследствии высокой Фукидидовой, кто Гиперидовой достиг славы? В песне и в той не проглянет румянец здоровья; нет, что взросло на этой пище, не способно дожить до почтенных седин. Таков и у живописи был конец, когда александрийская дерзость сыскала короткие пути в великом искусстве».

3. Не потерпел Агамемнон, чтобы я декламировал в портике дольше, чем сам он только что надсаживался в школе. «Юноша, - возразил он, - поскольку есть в твоей речи нерасхожий вкус и - вещь редкая! - привязанность к здравому смыслу, не стану скрывать от тебя тайн ремесла. Правда твоя, погрешают этими упражнениями наставники, когда им приходится среди безумцев сходить с ума. Ибо, не говори они того, что одобрено юнцами, так, по слову Цицерона, „одни в школе остались бы“. Ложные льстецы, пробиваясь к пирам богачей, не помышляют ни о чем ином, кроме того, что тем, по их чутью, всего приятнее будет услышать: не получить им того, чего они ищут, пока не расставят разных ловушек для ушей. Так и наставник красноречия, не насади он, подобно рыбаку, на удочку той самой приманки, о которой знает, что уж на нее-то польстятся рыбки, просидит на берегу безо всякой надежды на улов.

4. Выходит, родителей надо бранить, раз они не желают, чтобы дети их возрастали в строгих правилах. Во-первых, как все прочее, так и это свое упование они несут в жертву тщеславию. Затем, спеша к желанному, они выталкивают на форум не обработанные еще задатки, препоручая едва народившимся младенцам то самое красноречие, которого важнее ничего, по их признанию, нет. А лучше б они потерпели размеренное течение трудов, пока учащееся юношество напоено будет строгим чтением, пока ему настроят душу уроками мудрости, пока научатся юные неумолимым стилом вымарывать слова и долее внимать тому, чему взялись подражать; внушили б они себе лучше, что ничуть не восхитительно то, что нравится мальчишкам, и тогда слог их, мужая, набирал бы вес внушительный. Теперь не так: мальчишки тешатся в школах; подрастут - над ними потешаются на форуме, а в старости - и это постыднее как того, так и другого - никто не желает признаться, что учился напрасно. А чтоб не думал ты, будто я не одобряю вкуса к Луцилиевой непритязательности, берусь и сам выразить стихом то, что думаю».

5. Науки строгой кто желает плод видеть,
Пускай к высоким мыслям обратит ум свой,
Суровым воздержаньем закалит нравы;
Тщеславно пусть не ищет он палат гордых.
К пирам обжор не льнет, как блюдолиз жалкий,
Не заливает пусть вином свой ум острый,
Пусть пред подмостками он не сидит днями,
За деньги аплодируя игре мимов.

Если же мил ему град Тритонии оруженосной,
Или по сердцу пришлось поселение лакедемонян,
Или постройка Сирен - пусть отдаст он поэзии юность,
Чтобы с веселой душой вкушать от струи Мэонийской.
После, бразды повернув, перекинется к пастве Сократа,
Будет свободно бряцать Демосфеновым мощным оружьем.
Далее римлян толпа пусть обступит его и, изгнавши
Греческий звук из речей, их дух незаметно изменит.
Форум покинув, порой он заполнит страницу стихами,
Лира его пропоет, оживленная быстрой рукою.
Пусть горделивая песнь о пирах и сраженьях расскажет,
Непобедим загремит возвышенный слог Цицерона.
Вот чем тебе надлежит напоить свою грудь, чтоб широким,
Вольным потоком речей изливать пиэрийскую душу.

6. Я внимал ему столь прилежно, что не заметил Аскилтова бегства. Пока я иду по саду среди этого кипения речей, уж высыпала в портик несметная толпа учащихся по окончании, надо полагать, импровизации какого-то декламатора, что сменил Агамемнона с его свазорией. Между тем как юнцы посмеивались над сентенциями и бранили расположение речи в целом, я во благовремении убрался и пустился вдогонку за Аскилтом. Дороги я по небрежности себе не заметил, не зная, впрочем, и того, в какой стороне наше подворье. И вот, куда ни поверну, все туда ж возвращаюсь, покуда наконец, измученный этой беготней и покрытый испариной, не подступаю к какой-то старушке, что торговала огородной зеленью.

7. «Прости, - говорю, - матушка, может, ты знаешь, где я живу?» Той по вкусу пришлась глупейшая эта выходка. «Как, - говорит, - не знать?» Встала да и пошла вперед. Чувствую - небес посланница, а как пришли мы в укромное такое местечко, откидывает озорная старуха завесу с дверей и молвит: «Должно, тут». Продолжая твердить, что не узнаю своего дома, я вижу, ходят крадучись посреди табличек и голых блудниц какие-то люди, и медленно, более того - поздно, постигаю, что к притону меня привели. Проклиная старушку с ее кознями и покрыв голову, бегу я сквозь этот приют разврата и вдруг у самого выхода наскакиваю на Аскилта, точно так же до смерти истомленного, - точно и его сюда та же старушка привела!

Улыбнувшись, приветствую его и осведомляюсь, что он делает в этом непотребном месте.

8. А он рукою отер пот и «знал бы ты, - говорит, - что со мной было». - «Что-нибудь жуткое», - говорю. Тогда он слабо так: «Блуждаю это я, - говорит, - по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…» Уже казалось мне, что все кругом сатириона опились…

Соединив усилия, мы потеснили докучливого.

(Справившись с поклонником Аскилта, друзья отправляются вместе искать свою гостиницу.)

9. Словно в тумане, я увидел Гитона, стоявшего в конце проулка, и ринулся прямо к нему. Когда я спросил, приготовил ли нам братик чего-нибудь поесть, мальчонка сел на кровать и стал большим пальцем унимать потоки слез. Всполошившись от вида братика, спрашиваю, что у него такое. Он отвечал не сразу, через силу, уступив тогда только, когда я и гнев примешал к моленьям. «Да твой же, - говорит, - не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и „коли ты Лукреция, нашелся, - говорит, - твой Тарквиний“. Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и „что скажешь, - кричу, - шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?“. Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. „Молчи, - кричит, - ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе“. - „Но ты же улизнул, - говорю, - с беседы наставника“».

Среди сатирических журналов, которых в России в начале прошлого века было великое множество, «Сатирикон» занимает особое место. Без сомнения, он пользовался наибольшей известностью из них всех, так как был самым ярким выразителем своего времени: его даже цитировали на заседаниях Думы.

Основные авторы

Группа «Сатирикона» оформилась к 1908 году; первый номер журнала вышел 3 апреля. На страницах нового еженедельного журнала стали появляться юмористические рисунки и карикатуры, подписанные Радаковым (1879—1942), Ре-ми (псевдоним Ремизова-Васильева), Бенуа, Добужинским. Рисунки эти часто сопровождались небольшими стихотворениями; кроме того, журнал уделял много места сатирической поэзии. Среди постоянных сотрудников «Сатирикона» следует назвать Петра Потемкина (1886 — 1926), Василия Князева (1877 — 1937 или 1938), акмеиста Сергея Городецкого (1884 — 1967), Владимира Воинова (1878 — 1938), Евгения Венского (псевдоним Евгения Пяткина, 1885 — 1943), Красного (псевдоним Константина Антипова, 1883 — 1919), Самуила Маршака (1887 — 1964), Аркадия Бухова (1889 — 1946), Владимира Лихачева (1849 — 1910), Дмитрия Цензора (1877 — 1947), Николая Шебуева (1874 — 1937).

Саша Черный, несомненно, самый одаренный из авторов группы, покинул журнал в 1911 году, успев опубликовать там множество произведений.

Из прозаиков группы нужно назвать, кроме Аверченко, Тэффи (псевдоним Надежды Лохвицкой, в замужестве Бучинской, 1872 — 1952), Осипа Дымова (псевдоним Осипа Перельмана)...

"Новый Сатирикон"

В 1913 году в журнале произошел кризис, большая часть состава его авторов ушла от Корнфельда и основала «Новый Сатирикон», первый номер которого вышел из печати 6 июня. Старый журнал еще продолжал выходить: там остались Князев, Валентин Горянский (псевдоним Валентина Иванова, 1888 — 1944) и еще несколько писателей, но в 1914 году, после выхода 16-го номера, журнал прекратил свое существование. «Новый Сатирикон» некоторое время процветал и привлек к себе ряд молодых писателей, среди которых были Алексей Будищев (1867 — 1916), Георгий Вяткин (1885 — 1941), Чуж-Чуженин (псевдоним Николая Фалеева, 1873—30-е гг.) и Маяковский, который опубликовал в нем поэмы 1915—1916 годов и свои «гимны».

Содержание и направленность журнала

Журнал «Сатирикон» был весьма разнообразен по содержанию и направленности: он отражал вкусы публики и определенные литературные тенденции своего времени. Публика хотела, чтобы он был сатирическим. Откликаясь на это пожелание, журнал возродил и стал укреплять старую традицию русской литературы . Он провозгласил своим учителем Салтыкова-Щедрина, что доказывает специально посвященный его памяти номер («Новый Сатирикон», № 17), вышедший к 25-й годовщине со дня смерти писателя в 1914 году. Об этом упоминает Бухов в своем стихотворении «Вспомните!», помещенном в номере:
...Много вас...
Подбирает капли едкой желчи,
Оброненной умным стариком.

Однако после революции 1905 года эта традиция приобрела в мире прессы совсем особый характер. В период 1905—1906 годов стало издаваться множество сатирических изданий: «Молот», «Пулемет», «Жупел», «Маски», «Овод», «Зарница», «Красный смех» и др., в которых появляются, чередуя друг друга, карикатуры и стихи, часто подписанные прославленными именами из «Мира искусства» или из символистской школы. Сатира обычно была чрезвычайно резкой и жесткой, исключающей всякий юмор , в большинстве случаев окрашенной в трагические тона: это было время, когда образы смерти, крови, убийства заполнили и живопись, и литературу.

Группа «Сатирикона», отвечая вкусам времени (близким Леониду Андрееву), подхватила эту традицию и внесла в нее свой вклад. Много раз журнал помещал в весьма мрачных тонах намеки на репрессии по отношению к оппозиции, например под видом описаний казней способом сажания на кол в Персии.

Таким образом, с одной стороны, «Сатирикон» развивает темы, которые a priori исключают смех. В его произведениях звучит отчаяние, как политическое, так и нравственное, которое порой действительно становится общим местом. Некоторые стихотворения откровенно впадают в революционный пафос. Особенно к нему склонен Князев.

«Сейчас, — пишет Аверченко, — вся Великая Русь корчится во сне, погруженная в смертельную скуку». Эта фраза была рассчитана на комический эффект: скука и пошлость считались постыдными, и принято было постоянно напоминать, что им противостоят идеалы, энтузиазм, благородные душевные порывы; но эта почти обязательная рекомендация уже давно стала больше риторической формулой, чем реальным источником вдохновения.

О ком писал "Сатирикон"

На самом деле единственный общественный слой, которым заполнены страницы «Сатирикона», — это именно мелкая буржуазия, то мещанство, присутствие которого ощущается среди как читателей, так и авторов журнала. Стихотворение Красного, датированное 1908 годом, демонстрирует, может быть не совсем осознанно для самого автора, что старые русские мифы утрачивают свою силу. Стихотворение построено на контрасте между темами ведущихся в обществе разговоров (свобода, родина, возмущение, жертвенность) и их материальной основой — рестораном, вечеринкой и т.п. (№ 10, 1908):

О, что может быть прелестней,
Чем хожденья в мир исканий,
Где лишь жертвой славен путь...
Но гораздо интересней
Прочитать о том в романе
И за кофеем вздохнуть...

Может быть, намерением поэта было стремление высмеять мягкотелость среднего интеллигента, но производимый стихотворением эффект — совсем иной, ибо полярность этих идей уж слишком смешна.

Пародия в журнале

Продукция журнала была богата и старыми и новыми приемами. Первое место среди них занимала пародия — жанр, сатирический сам по себе. Авторы «Сатирикона» не пренебрегали возможностью высмеять новые литературные течения, такие, как символизм, футуризм (например, стихотворение Бухова «Легенда о страшной книге» (1913) представляет стихи футуристов как самую страшную пытку для читателя, какую можно вообразить). Эгофутуризм (Игорь Северянин) стал излюбленной мишенью для пародирования. Охотно использовался архаический стиль, с помощью которого создавался наиболее яркий эффект гротеска (например, ода Шебуева об университетах, выдержанная в стиле русского XV111 века, № 37, 1913).

Часто пародия соседствовала с серьезным тоном так скрыто, что современники ее даже не всегда замечали. Так, например, Горянский дал своему сборнику «Мои дураки» подзаголовок «Лирические сатиры». У Саши Черного этот прием используется почти повсеместно, и одно из писем к Кранихфельду доказывает, что поэт пользовался им совершенно сознательно. Он пишет: «В одном и том же стихотворении соединяются юмор, сатира и лирика...» Некоторые стихотворения Бухова могли бы быть приняты за написанные кем-нибудь из символистов («Поэтам»).

Особенно блистал в этом лукавом жанре Потемкин. Он был связан с символистской средой, часто посещал кабаре «Бродячая собака», ставил некоторые из своих пьес в театре миниатюр «Кривое зеркало». В его сборнике «Смешная любовь» (1908) есть и темы, характерные для русских романтиков и символистов, — маски, куклы, и не ясно, следует ли здесь искать смешное в серьезном или серьезное в смешном. Позже, а именно в своем сборнике стихов «Герань» (1912), поэт отойдет от этого жанра и придет к чисто комическому, более искреннему и более простому.

Приемы сказки и народного творчества в "Сатириконе"

Другой излюбленный прием «Сатирикона» — сказка. Здесь его авторы охотно следовали за Козьмой Прутковым, в котором они признавали своего предшественника. В 1913 году его памяти был посвящен специальный номер (№ 3). Один из сотрудников «Сатирикона», Борис Владимирович Жикович, подписывался именем Иван Козьмич Прутков, как сын вымышленного писателя. Тем не менее его сказки, как правило, сатирические, в них нет абсурда, как у Козьмы Пруткова. Так, басня «Мозги и ночь» (1914) высмеивает спиритизм, хотя и написана в стиле Пруткова.

«Сатирикон» охотно использовал и источники народного творчества: ярмарочный комизм, четверостишия в стиле частушек, которые Потемкин и Князев собирали по деревням. Если у Князева частушки служат «опрощению» поэзии, то у Потемкина, особенно в «Герани», с помощью народного стиля вводятся очень живые комические мотивы в описаниях жизни петербургского простонародья («Жених»).

Не пил он сивухи,
Но пил понемножку,
Медную в ухе
Носил он сережку.

Здесь комическое достигается введением в стихи языка и повадок простого народа: писаря, ремесленника, рабочего, мелкого торговца и т.п. Такая поэзия, типично городская и комично-добродушная, предвосхищает жанры, которые разовьются в 20-е годы.

Псевдодетская поэзия

И наконец, авторы «Сатирикона» охотно использовали форму псевдодетской поэзии. Так, «Детская песенка» (1913) Чуж-Чуженина, написанная по поводу новых ограничений прессы, изображала цензоров в виде послушных детей:

Как у Вани-Ванюшки
Завелися нянюшки,
Нянюшки — печальницы,
Строгие начальницы...

Но этот литературный прием, созданный сначала как сатирический, постепенно вырастает в особый жанр, в стиль, который утрачивает свою первоначальную ориентацию. Впоследствии многие из поэтов «Сатирикона» пишут уже специально для детей и оказывают влияние на будущих авторов этого жанра (наиболее известен из них Самуил Маршак). Часто они подражают английским детским стихам и песенкам, как, например, Вяткин, написавший стихотворение про питона «Пятый».

Стиль английского юмора

Некоторые авторы восприняли стиль английского юмора, и первой среди них была Тэффи, чьи стилистические приемы и обороты являют собой образцы чисто английской манеры. Таков, например, «капитан, который озирался вокруг круглыми глазами с видом человека, только что вынутого из воды» («Взамен политики»). Сюжеты Тэффи воспроизводят прием английского юмора, который достигает комического эффекта, вводя абсурд в обыденные ситуации — например, сюжет о мелком чиновнике, который выиграл в лотерею лошадь и попал в безвыходное положение, так как она быстро довела его до полного разорения («Даровой конь»). Кроме того, «Сатирикон» нередко публиковал иностранных юмористов, в частности Марка Твена.

Игра слов

Однако юмор «Сатирикона» не был только заимствованным. Лучшие его авторы сумели продолжить русское комическое чисто словесное направление, основанное не только на каламбуре, но и на смысловом столкновении слов, на шутке, происходящей от звуковой игры слов, идущей еще от Гоголя.

У Тэффи игра слов часто доводится до абсурда, она вызывает смех, так как вводит целую семью слов, звучащую как бессмыслица. Так, например, мальчик, придя из школы, спрашивает взрослых: «Почему говорят «гимн-Азия», а не говорят «гимн-Африка»?» («Взамен политики»). Куликов подхватывает игру слов Козьмы Пруткова на звучании «вилла» и «вилы», чтобы сделать на этом материале стихотворение с «социальным» звучанием: мечта богача — «вилла» противопоставляется мечте крестьянина о новых вилах («Две думы», 1908). Но здесь социальное содержание блекнет рядом с комической нелепостью каламбура.
Группа «Сатирикона», таким образом, в своем творчестве стоит как бы на двух сваях, на двух традициях — сатирической и юмористической, которые в то время не слишком резко разделялись, так как нередко юмор принимался за сатиру. Такое смешение мешало авторам журнала, по крайней мере большинству из них, достичь вершин юмора (в метафизическом смысле), сатира же в свою очередь утрачивала живость, деградировала, впадала в дидактику и теряла значительность.

Тем не менее «Сатирикон» оставался законным наследником Козьмы Пруткова и подготовил почву для расцвета юмористической литературы, наступившего позже, в 20-е годы.

Использованы материалы книги: История русской литературы: ХХ век: Серебряный век / Под ред. Ж. Нива, И. Сермана и др. - М.: Изд. группа "Прогресс" - "Литера", 1995

Текст первого известного в мировой литературе авантюрного (или плутовского) романа сохранился лишь фрагментарно: отрывки 15-й, 16-й и предположительно 14-й главы. Нет начала, нет и конца, А всего, по-видимому, было 20 глав…

Главный герой (от его имени ведется повествование) - поднаторевший в риторике неуравновешенный юноша Энколпий, явно неглупый, но, увы, небезупречный человек. Он скрывается, спасаясь от кары за ограбление, убийство и, самое главное, за сексуальное святотатство, навлекшее на него гнев Приапа - очень своеобразного древнегреческого бога плодородия. (Ко времени действия романа культ этого бога пышно расцвел в Риме. В изображениях Приапа обязательны фаллические мотивы: сохранилось много его скульптурою)

Энколпий с подобными ему друзьями-параситами Аскилтом, Гитоном и Агамемноном прибыли в одну из эллинских колоний в Кампании (область древней Италии). В гостях у богатого римского всадника Ликурга они все «переплелись парочками». При этом тут в чести не только нормальная (с нашей точки зрения), но и чисто мужская любовь. Затем Энколлий и Аскилт (еще недавно бывшие «братцами») периодически меняют свои симпатии и любовные ситуации. Аскилт увлекается милым мальчиком Гитоном, а Энколпий приударяет за красоткой Трифэной…

Вскоре действие романа переносится в поместье судовладельца Лиха. И - новые любовные переплетения, в коих принимает участие и хорошенькая Дорида - жена Лиха, В итоге Энколпию и Гитону приходится срочно удирать из поместья.

По дороге лихой ритор-любовник забирается на корабль, севший на мель, и умудряется там стащить дорогую мантию со статуи Исиды и деньги рулевого. Затем возвращается в поместье к Ликургу.

…Вакханалия поклонниц Приапа - дикие «шалости» Приаповых блудниц… После многих приключений Энколпий, Гитон, Аскилт и Агамемнон попадают на пир в дом Трималхиона - разбогатевшего вольноотпущенника, дремучего неуча, мнящего себя весьма образованным. Он энергично рвется в «высший свет».

Беседы на пиру. Рассказы о гладиаторах. Хозяин важно сообщает гостям: «Теперь у меня - две библиотеки. Одна - греческая, вторая - латинская». Но тут же обнаруживается, что в его голове самым чудовищным образом перепутались известные герои и сюжеты эллинских мифов и гомеровского эпоса. Самоуверенная заносчивость малограмотного хозяина безгранична. Он милостиво обращается к гостям и в то же время, сам вчерашний раб, неоправданно жесток со слугами. Впрочем, Трималхион отходчив…

На громадном серебряном блюде слуги вносят целого кабана, из которого внезапно вылетают дрозды. Их тут же перехватывают птицеловы и раздают гостям. Еще более грандиозная свинья начинена жареными колбасами. Тут же оказалось блюдо с пирожными: «Посреди него находился Приап из теста, держащий, по обычаю, корзину с яблоками, виноградом и другими плодами. Жадно накинулись мы на плоды, но уже новая забава усилила веселье. Ибо из всех пирожных при малейшем нажиме забили фонтаны шафрана…»

Затем три мальчика вносят изображения трех Ларов (боги-хранители дома и семьи).